Соловей

За те недели, что Изабель работала курьером (успев побывать в Блуа, Лионе, Марселе, Амбуазе и Ницце, не говоря уже о дюжине явок в самом Париже, под своим новым именем – Жюльет Жервэ – и с фальшивыми документами, которые ей как-то вручила Анук в бистро прямо под носом у немцев), Анук была ее постоянной связной, и, несмотря на разницу в возрасте – лет десять, не меньше, – они стали подругами. В этой дружбе не было места посиделкам в кафе и болтовне, но от этого она не становилась менее реальной. Изабель уже не придавала значения вечно угрюмому выражению лица Анук, привыкла к ее немногословности. Она чувствовала за всем этим печаль. Огромную печаль. И гнев.

Анук равнодушно прошествовала мимо военных, осадив взглядом, прежде чем кто-то из них успел отпустить замечание. Немцы молча расступились. Изабель расслышала шепот «как мужик» и еще один – «вдова».

Анук подчеркнуто никого не замечала. Остановилась у прилавка, еще раз глубоко затянулась. Облачко дыма окутало ее лицо, и на миг лишь карминно-красные губы проступили сквозь завесу. Затем достала из сумочки маленькую коричневую книжечку. На кожаном переплете вытравлено имя – Бодлер, обложка истрепана, в царапинах, так что название прочесть невозможно, но Изабель узнала издание. Les Fleurs du mal. Цветы зла. Книга была паролем.

– Я ищу другие книги этого автора, – сказала Анук, пыхнув дымом.

– Прошу прощения, мадам. У нас нет Бодлера. Может, Верлен? Или Рембо?

– Нет, тогда ничего. – Анук так же спокойно развернулась и вышла. Книга осталась лежать на прилавке.

Солдаты заговорили, только когда звякнул и затих колокольчик.

Убедившись, что на нее они не смотрят, Изабель незаметно проверила томик стихов. Внутри сообщение, которое нужно доставить, и нужное время. Место обычное: скамейка напротив «Комеди Франсез». Записка спрятана под задней обложкой, которую уже десятки раз приподнимали и потом приклеивали на место.

Остаток дня Изабель с нетерпением поглядывала на часы, торопя стрелки.

Точно в шесть она выдворила немцев и заперла магазин. У соседнего бистро курил его владелец и шеф-повар мсье Депард. Бедняга выглядел измотанным. Изабель частенько думала, наблюдая, как он обливается потом над жаровнями или вскрывает устриц, каково это – кормить оккупантов.

– Добрый вечер, мсье, – поздоровалась она.

– Добрый вечер, мадемуазель.

– Тяжелый день?

– Да уж.

Изабель протянула ему сборник детских сказок:

– Для Жака и Джиги.

– Момент. – Сосед нырнул в свое в кафе и тут же вернулся с небольшим, в масляных пятнах, пакетом: – Картошка.

Изабель, как ни странно, была признательна. Теперь она не только подъедала объедки за врагом, она еще и благодарила за них:

– Спасибо.

Велосипед она оставила в магазине, но решила не спускаться в людное и одновременно зловеще тихое метро и пошла домой пешком, лакомясь по пути солоноватыми, истекающими маслом ломтиками жареной картошки. Куда ни кинь взгляд, сплошь немцы, сидят в кафе, бистро и ресторанах, а парижане с напряженными серыми лицами спешат по домам, чтобы успеть до комендантского часа. Дважды у нее возникало неприятное чувство, что за ней следят, но, обернувшись, Изабель никого не замечала.

Она не могла объяснить, что заставило ее остановиться на углу у парка, но ее захлестнула уверенность: что-то не так. Неправильно. Улица забита нацистскими автомобилями, яростно сигналящими. Чьи-то крики вдалеке.

Изабель почувствовала, как волоски на шее приподнялись. Стремительно обернулась, но – нет, никого. В последнее время ей часто мерещилась слежка. Нервы на пределе. Золотой купол Дома инвалидов сиял в лучах заходящего солнца. Сердце колотилось. От страха она вся взмокла. Терпкий запах пота смешался с запахом пригоревшего жира, и Изабель едва сдержала тошноту.

Все в порядке. Никто ее не преследует. Она просто дурочка.

Изабель свернула на рю Гренель.

Что-то промелькнула в поле зрения. Она остановилась.

Над головой снова мелькнула непонятная тень. Что там может двигаться?

Изабель быстро перешла на другую сторону улицы, лавируя между автомобилями. Стараясь не сбиться на бег, миновала уличное кафе, за столиками которого потягивала вино немецкая солдатня, и направилась к угловому дому с небольшим садом.

Вот там она его и увидела. В садике, за густой живой изгородью и большой кадкой, в которой росло лимонное деревце, на земле скорчился человек.

Изабель скользнула в сад, уловила шуршание гравия – человек явно старался отползти подальше.

Шуршание стихло.

Изабель слышала, как гогочут немцы в кафе на улице, как подгоняют замученных официантов.

Время ужина. Час, когда оккупанты сосредоточены на том, чтобы набить брюхо французскими деликатесами, залить глотку французским вином. Изабель подкралась поближе и заглянула за лимонное деревце.

Человек, сидевший за кадкой, сжался так, будто изо всех сил пытался сделаться невидимым. Лицо грязное, один глаз заплыл, британская летная форма не оставляла никаких сомнений.

– Боже, – прошептала Изабель. – Англичанин?

Он молчал.

– Royal Air Force?[4] – спросила по-английски.