Солнце живых

— Подожди, — Ленка встает и подходит к шкафу. Отодвигает рамку с отцовской медалью. Ничего себе, там у них, оказывается, сейф. Тоже антикварный. Я сначала хотел отвернуться, но потом решил: и мне ведь от нее, в общем, прятать нечего. Да и неспроста она это делает у меня на глазах.

Ленка возвращается с книгой. И опять старинной, но хорошо сохранившейся. Куда лучше тех, что нашли мы.

— Лен…

— Их не три. И не четыре. Просто об этой никто не зал.

— Откуда она у вас?

— Семейная реликвия.

С ума сойти. У Ленки дома книга из индекса запрещенных. На русском языке, на котором не пишут со времен Трансформации. Этак у кого-нибудь может быть и совсем уже легендарная, Арнольдыч говорит, у нее даже названия нет — просто Книга по-гречески.

— Как…

— Да легко. Никто особо не интересовался. Кроме нас с папой.

— И… ни с кем ничего не было?

— Иммунитет.

— У тебя тоже?

— С детства. Ты же видел.

— Привыкла держать ее в руках?

— Нет. Привыкла о ней думать.

— Что?

— Подожди, — Ленка кладет свою книгу около ящика и садится на кровать. — Ты в Эрмитаже был?

— Был.

— Почему наше искусство не смотрится рядом с тамошним?

— Ерунда. Мы просто приучены, что оно такое… великое.

— Ладно. А сколько лет прошло с первого полета в космос?

— По-твоему, я не знаю?

— Ну, сколько?

— Девяносто восемь… Нет, девяносто семь. Правильно?

— Правильно.

— Не зря я в этот дом хожу.

У Ленки в глазах опять появились точки. Но… другие точки. Не как обычно.

— Девяносто семь. — И голос другой, жесткий. — Ни одной высадки на Марс. Мы только строим станции. Один орбитальный город за другим. Топтание на месте, а не космонавтика!

Давно ее такой напряженной не видел. Пожалуй, даже никогда.

— Лен, я-то в чем виноват? Ты вообще куда клонишь-то?

Но Ленка продолжила игру в вопросы и ответы.

— Зачем нужен индекс запрещенных книг?

— Для безопасности, вот зачем.

— Это понятно. А откуда опасность? Почему никто даже не пытался выяснить, что это за книги, которые физически нельзя читать? Просто взяли и запретили…

— А то мало нам СПИДа…

Вот это и правда интересно. Двести лет бессильны перед одним-единственным вирусом. Всего-то снижает иммунитет к серебру, содержащемуся в организме. И зачем нам еще одна напасть? Хотя бы и гипотетическая?

— А еще, — Ленка воткнула новый вопрос, — почему мы можем спокойно смотреть фильмы ужасов, но не можем на эту древнюю фигуру — распятие?

— Наверное, древние лучше киношников умели действовать на нервы.

— А я думаю вот что…

И Ленка сказала, что она думает. Получилось не хуже, чем у Бу. Наше сознание, по ее словам, не выдерживает неких идей. Не может принять. Потому люди и страдают психосоматическими расстройствами, когда вычитывают эти идеи из запрещенных книг. И чем таких идей больше, тем разрушительнее книга.

— …Как называется то, что сделал Прометей?

— Кража.

— Нет, не то. Он знал, что может его ждать, и все равно сделал.

— Я что-то не улавливаю…

— Он пожертвовал собой. Совершил само-пожертвование.

— Ну и слово. На «самоудовлетворение» похоже.

Мне показалось, Ленка захотела меня ударить. А она продолжила говорить, но уже безразличным тоном:

— Это их миф. Не наш. Они обладали способностью к жертве… и к риску. Каждый, если хотел, мог стать больше самого себя. А мы — это только мы.

Ленка отворачивается и смотрит в шкаф, на медаль капитана.

Мог ли кто-нибудь из летающих снаружи подумать, о чем мы здесь разговариваем? Хотя на улице уже никто не летает. Ночь. Солнце не отражает луны. Если бы не затемнение окна…

Сидим.

Ленка молчит. Я придвигаюсь к ней, обнимаю сзади и целую в плечо. Ленка не шевелится. Но и не отталкивает.

Я поднимаюсь губами к мочке ее уха и шепотом прошу прощения. Наконец, она оборачивается, и мы перемещаемся в лучшее место сейчас — на потолок. Ленкины волосы скользят вниз, и она запрокидывает голову, открываясь мне.

Телевизор послушно переворачивает изображение на сто восемьдесят. Фильм уже кончился, и по экрану стекают титры под песню Энни Леннокс. Моя любимая, между прочим. «Cantilena amatoria ad vampirum» /лат. «Любовная песня для вампира»/. Раскачиваясь в такт мелодии, мы с Ленкой готовимся обменяться самым дорогим.

Тоже ведь своего рода жертва.

Только безопасная.