Солнце внутри

– Как-то раз, – сделал шаг вперед высокий лысый и очень загорелый мужчина, – я специально привел в музей Дирка знакомого профессора по истории искусства. Старого такого, всю жизнь роющегося в книжках. Так он стоял и весь трясся от благоговения перед дубликатами, даже слезу пустил. Я чуть не помер со смеху. Про себя, конечно. Вот вам и эксперты…

– Дубликатами? – вышел я наконец из оцепенения. – Вы хотите сказать, что это не единственная…

– Ты меня обижаешь, Адам! – вскинул голову директор. – Думаешь, мне интересно смотреть вечно на одно и то же? Если у женщины целый шкаф шикарных платьев, было бы глупо носить только одно из них, не так ли? А если женщина чуть более сообразительная, она пользуется и вещами подружек.

– Вещами подружек?! – Мои глаза все больше вылезали из орбит. – Вы хотите сказать, что еще и перекидываетесь…

– Только с теми, кому действительно можно доверять, конечно, – поторопился успокоить меня директор. – Можешь не беспокоиться, мировой истории не будет нанесено вреда.

– А вы не считаете, что мировой истории больше всего вреда наносится именно тем, что она недоступна всем? – спросил я, сам дивясь своей неожиданной смелости.

– О боже! – закатил глаза директор. – Барон, я разочаровываюсь в твоих методах воспитания! Это что еще за сентиментальность несчастная? Адам, ты слышал когда-нибудь выражение «метать бисер перед свиньями»? Так вот, предлагаю набить себе небольшую татуировочку: «Не надо метать бисер перед свиньями». Где-нибудь в районе желудка, как напоминание о том, что излишние нервы портят пищеварение.

Я уже открыл рот, чтобы возразить, но вдруг всем телом ощутил негодование молчащего Барона. Спина его окаменела, а пальцы так крепко обхватили погасшую трубку, что костяшки побелели.

– Но… – тихо взмолился я, глядя на его застывший профиль. – Свиньи?

– Но смотри! – дернул меня за локоть директор. – Посмотри на них!

И он решительно поволок меня за неуклюже оттопыренную руку обратно к дивану, на котором мы до этого сидели. На экране все так же толпились люди перед какой-то картиной. Тянулись, фотографировали, шептались… И тут я понял, что это была та самая «Молочница» Вермеера. Мышцы шеи и плеч натянулись и сковали меня.

– Посмотри же на них! – прошипел директор мне в ухо. – Посмотри, как они восхищаются подделкой! Подделкой!

На последнем слоге голос его свистнул и восторженно улетел куда-то вверх.

– Сколько в этом… прелести! И символики! – совсем раскраснелся директор.

Сзади нас раздался приглушенный смех. Мне не надо было поворачиваться, чтобы понять, что за нами подтянулось немало гостей.

– Вы… смотрите на тех, кто смотрит на подделку, и таким образом развлекаетесь? – спросил я сухо.

– А разве это не смешно? – прыснул директор на меня то ли шампанским, то ли слюной. – По-моему, это невероятно смешно! Вечно можно смотреть на огонь, воду и людей, которые делают вид, что они великие знатоки, а сами при этом восхищаются подделкой картины, которая висит у тебя над обеденным столом!

Тут директор уже не выдержал и расхохотался на немного пьяный, но вполне искренний манер. Вслед за ним, как по команде, развеселились и остальные гости, и смех стал заполнять гостиную все более раскатистой какофонией. Он отлетал от окон, колыхал бахрому люстр и отдавал эхом под высоким потолком. Он становился все громче и громче, напористо звеня в моих ушах, и как раз, когда я уже был готов схватиться за них и сбежать, директор внезапно замолк, повернулся к отдыхающим на сцене музыкантам, щелкнул пальцами высоко над головой и крикнул:

– Muziek!

Тут же инструменты испуганно вскрикнули, и загромыхал быстрый джаз.

Гости слегка задергались, аккуратно балансируя бокалами с шампанским, а директор взметнул руки ввысь и пустился полуплясом навстречу новоприбывшим.

Я с облегчением выдохнул и отыскал взглядом Барона. Он стоял всего в метре от меня и угрюмо смотрел на экран.

– Я не понимаю, они тут все русские, что ли? – крикнул я поверх музыки, ступив к нему.

Осознание того, что до сих пор все, кроме служанки, говорили со мной по-русски, пришло только в тот момент, когда директор произнес первое голландское слово.

– Ты, вижу, много чего не понимаешь, – процедил Барон и схватил полный бокал с подноса проходящей мимо служанки. – Хоть помолчал бы иногда приличия ради, что ли… Но, отвечая на твой вопрос, нет. Не все. Но, несомненно, многие.

– А почему так?

Барон поджал губы и прищурился:

– Ты хочешь услышать сейчас теорию о связи советского дефицита и нынешней тяги к расточительности нашего народа или что?

Я в растерянности пожал плечами.

– Тогда просто считай, что свои тянутся к своим. Вот и все.

Он залпом выпил шампанское и тряхнул белой гривой.

– Ты пил? – бросил он в меня вопрос, как бильярдный шар.

– Ну да, – испугался я.

Барон щелкнул прямо перед носом уже другой служанки, которая тут же остановилась как вкопанная, но глаз так и не подняла. Поставив пустой бокал на поднос, он взял два новых и один протянул мне.

– Выпей еще.