Солнце против правил

Великие гуру могут пребывать в пограничном состоянии до часа. Он еле выдержал пятнадцать минут. По счастью, любящие чада не слишком долго спорили, как им поступить, поспешили смыться.

Федор Олегович открыл глаза, начал жадно дышать. Воздух горный, разреженный, никак им не напиться. Голова жестоко болела — о землю он приложился прилично, хорошо хоть действительно не на камень упал. Череп цел, где там дочка вмятину увидела? Зато в солнечном сплетении дискомфорт — от души сынок приложил.

Впрочем, он всегда — подспудно — ждал, что Борька придет за расчетом.

Но навечно оставаться отрицательным героем в глазах дочери Федор Олегович не хотел. С ней следовало объясниться. Сначала думал банально в санаторий прийти. Но потом решил ночью, незваным гостем. Тем более что обнаружил возле своего йоговского коврика связку ключей со смешным котиком-талисманом, а проследить, где дочка живет, труда не составило.

* * *

Как дети только над ним не изгалялись — с Борькиной подачи, конечно. И Карабас он, и доктор Лектор, и Кинг-Конг, и во всех смыслах злодей. Хотя хотел самой малости: чтобы в доме порядок и близкие здоровы.

Исторически в русских семьях всегда строгий отец, добрая мама. Он наказывает, к ней бегут за утешением.

Федор Олегович с женой себя тоже вел сдержанно, строго. Хотя на деле супругу со сказочным именем Василиса боготворил. Просто не хотел баловать.

Познакомились в лихом девяносто первом. Он вместе с четырехлетним Борькой на последние гроши приехал в санаторий — залечивать душевную рану. На душе гаже некуда. Недавно погибла первая жена. Только что закончился суд, бывшие тесть с тещей выставили его конченым подлецом и — в наказание — оставили без копейки: мало, что квартиру оттяпали, даже технику бытовую скрупулезно переписали, все вывезли в качестве компенсации за моральный ущерб. А вот на внука почему-то не претендовали.

Федор Олегович и сам страдал. Осознавал: виноват. Искупать вину был готов. После пьяного ДТП дал себе слово: больше ни капли.

Легко расстаться с привычкой закладывать за воротник не выходило. Когда жизнь летит под откос, ни поддержки, ни денег, очень сложно в трезвости удержаться. Терпел, раз поклялся, но ходил злой, срывался на сына. Ничто не радовало.

Вечерами, как везде в санаториях, танцы, гульбище, дамочки активно пару ищут — желательно на всю жизнь, но можно и на ночь. На территорию местные старушки пробираются, продают домашнее вино в пластиковых бутылках. Молодой мужчина с мальчонкой и обручальным кольцом на левой руке вызывал у курортниц горячий интерес, но Федор если и заглядывал на дискотеку, смотрел пустым взглядом, как сын вместе с другими детьми под «Белые розы» прыгает. А тех, кто рисковал его на белый танец пригласить, ожигал ледяным взглядом и мотал отрицательно головой.

Курортницы, конечно, умирали от любопытства, что за драматический красавец пожаловал в их пенаты, прикармливали Борьку конфетами. Выведали, что «мама умерла и папа переживает». И с вечным женским стремлением спасать кинулись соревноваться: кто сможет достучаться до разбитого сердца. А он, вечно мрачный, едкий, видел их насквозь: одинокие, никому не нужные, гулящие — отчаянно пытаются найти себе якорь. Пусть ржавый. Хоть какой.

Ни в столовой, ни в парке не давали прохода — заговаривали будто бы с Борькой, а сами так и пырскали в его сторону алчным взором. Так что старался: поесть пораньше, убежать подальше. Освещенные, расчищенные дорожки игнорировал — забирались с Борькой на задворки. Бродили вдоль заброшенных теплиц, уходили в примыкающий к территории лес, продирались сквозь колючки.

Борька поначалу пробовал ныть, что хочет с другими детьми на горку, но быстро понял: клянчить что-то у отца бесполезно. Требовать сказки, терзать бесконечными «почему» тоже перестал. Молча, словно маленький старичок, брел рядом, только вздыхал горестно, чем бесил его еще больше.

К санаторию прилагался терренкур, где отдыхающие тренировали сердечную мышцу. Заканчивалась лечебная тропа на холме. Там обожали собираться-тарахтеть курортные дамочки. Федор место общих сборищ избегал, но терренкур, пробивавшийся сквозь мрак вековых сосен, соответствовал его тоскливому настроению, поэтому сюда с сыном ходили. На заре, до завтрака. По утрам здесь никогда никого — санаторные феи отсыпались после ночных гульбищ.

Но однажды Борька сказал:

— Тетя.

Федор вынырнул из мрачного забытья. Без интереса взглянул, куда показывал сын. На лавочке, где обычно дамы испивали вино, дабы восстановить силы после двухкилометрового пешего перехода, сидело худенькое создание. Совсем юная. Бледная, кожа светится. Светлые волосы собраны в толстую косу. Он привычно попытался перехватить голодный, ищущий взгляд. Но девушка посмотрела на них с Борькой абсолютно без интереса. И снова повернула лицо к неуверенному весеннему солнцу.

— Папа, пойдем! — попросил сын.

А Федор почувствовал: от девушки веет точно таким, как у самого, одиночеством. И еще почему-то страхом. Кого боится-то?