Солнце и кошка

Правда, к началу сеанса, на журнал они не успели, но и это, если разобраться, вышло к лучшему. Возможно, контролерши здесь, в микрорайонах, были менее въедливы, а скорее всего — таких, как они, опоздавших, скопилось у входа порядочно, и оказалось не до придирок, хотя на рекламном щите чернела надпись: «Детям до шестнадцати лет...» Ростом Андрей, разумеется, мог бы сойти, но то ли по лицу, то ли по долговязой фигуре, нескладной, как бы составленной из плохо пригнанных частей, контролерши угадывали, что шестнадцати ему нет, и не только шестнадцати, а и... В таких случаях Андрей не спорил, не петушился, не совал руку во внутренний карман, вроде бы за паспортом... Все равно, знал он, у него ничего не получится.

— Рожа у тебя слишком честная,— пожалел его как-то Алька-Американец.— С такой рожей не проживешь!..

Но на этот раз все сошло благополучно, им даже удалось перед тем, как снова потух свет, найти свой ряд, свои места.

Хороша она была... Спору нет — хороша, ничего не скажешь... Весь зал, почувствовал Андрей, замер, затаил дыхание, когда Сильвана Помпанини возникла на экране, а потом вздохнул,—-как бы ветерок прошелестел по рядам.

Это и было в фильме самое главное — Сильвана Помпанини. А в остальном, пожалуй, ничего уж такого особенного, и чтоб «детям до шестнадцати...» Андрею случалось видеть кое-что похлеще. Если его что и смущало, так только то, что рядом сидит Иринка и тоже смотрит на это. Что оба они, вместе, сидят и смотрят на это,— вот отчего ему в иные минуты делалось не по себе. Тогда его как горячим паром окатывало... Не будь Иринки, он, возможно, смотрел бы на все, происходящее на экране, другими глазами. Но сейчас, когда Анну Заккео, ее чистое, нежное, гордое тело жадно хапали, мяли мужские руки, ему казалось, будто и сам он в чем-то виноват перед Анной Заккео, и перед Иринкой тоже, потому что все у нее было, как у Анны Заккео, как у всех в мире женщин, и это все поганили руки, похожие на руки всех в мире мужчин... Раньше они с Иринкой сидели так, что при малейшем движении трогали друг друга плечами, и ее шапочка мягким, как дыхание, ворсом касалась его щеки. Но потом Андрей откинулся, вжался в угол между подлокотником и спинкой, и так просидел до конца, пока не зажегся свет, и, тут, взглянув на Иринку, он увидел огромные, померкшие, потрясенные, провалившиеся куда-то внутрь Иринкины зрачки с блестевшей над нижним веком слезинкой...

Он растерялся. Стрельнул глазами по сторонам, торопясь придумать что-нибудь, рассмешить, сморозить какую-нибудь чепуху... И вот здесь-то, когда взгляд его зарылся в толпе, медлительным ледником ползущей вдоль наклонного прохода,— здесь-то и мелькнули перед ним упавшие на тусклый мех бледно-золотистые волосы — до того знакомые, что он сразу даже не узнал их — и рядом, сбоку, продолговатая «деголлевка» из рыжей замши...

Андрей уперся взглядом во что-то белое, пустое... В экран. Он ослеп, как если бы ему в лицо, в самые ресницы ткнули брызнувшей серными искрами спичкой.

— Ты что?.. — донеслось до него едва-едва, словно в уши ему натолкали вату.— Ты кого-то увидел?..— Иринка, вскинув локти, поправляла шапочку. Глаза ее скользнули в ту сторону, куда только что смотрел Андрей, но ни обо что не зацепились в толпе. Между тем весь ряд уже стоял, они мешали соседям, перегородив узкий проход.

Андрей не ответил на ее вопрос. Что мог он ответить?.. «Вот как... — билось у него в голове. — Вот как... Вот как...»

Андрей стиснул ручки обоих портфелей и на задеревеневших ногах выбрался в боковой проход. Иринка легонько подталкивала его в спину.

Все-таки он, стыдясь, презирая себя за шпионство, пробежал глазами по движущейся к выходу толпе — но уже ничего не заметил, ни золотистых волос, ни «деголлевки».

А если ему все только померещилось?...

Померещилось — только и всего?

Ведь мало ли что...— с невнятной надеждой пронеслось у него в голове.— Мало ли... мало ли что...

Но тут же какие-то воспоминания, подозрения, которые он упрямо гнал от себя раньше, суматошно запрыгали, нахлынули на него — разом, вдруг...

Он одного хотел, одного только — теперь, когда они вышли из кинотеатра: чтобы Иринка ничего не заметила, не догадалась... «Вон твоя мама»,— сказала бы она. И, присмотревшись: «А кто это с ней?..» Или, еще хуже, ни о чем бы не спросила. Она умная, она бы сама все поняла...