Солнце

Когда Октавий открывает глаза, оказывается, что до Нью-Корвена всего час. Долгий сон сделал перелет в родной город короче. Октавий завтракает – на этот раз пьет не вино, а гранатовый сок. И вспоминает кошмар, в котором воплотился самый большой его страх. Молчаливая Лилит тоже вспоминается, что Октавия раздражает. Пора бы перестать думать об этой девчонке. Надоела.

Когда он спускается по трапу, то почему-то твердо решает, что больше никогда не увидится с Лилит Бейкер.

В самом деле, не станет же он за ней бегать.

* * *

Я мрачно смотрю на Диану Мунлайт, и в моей голове роятся не самые лучшие мысли. Впрочем, ее взгляд также далеко не мил. Я раздражаю ее ровно насколько, насколько и она меня.

Взаимность непринятия друг друга в действии.

– Эту часть нужно спеть иначе, – повторяет она холодно.

– Зачем? – повторяю и я.

– Чтобы убрать надрыв. Неправильная эмоция.

Мунлайт хоть и смотрит на меня, но обращается словно не ко мне, а в пустоту. А может быть, я для нее пустота.

– И какая же эмоция неправильная? – спрашиваю я. Весь день ей постоянно что-то не нравится в саундтреке, который я записываю.

Остальные молчат. Смотрят на нас и молчат. Возможно, они согласны со мной, но спорить с Мунлайт не решаются.

– Злость. Злость, которая порождает борьбу. Эта песня не о том.

– А о чем же? – говорю я, еще больше злясь. Откуда ей знать, о чем эта песня? Она не участвует в общей работе. Но пытается показать себя профессионалом. Нет, у Мунлайт действительно есть и знания, и абсолютный слух, но терпеть ее присутствие и придирки – сложно.

– Принятие, – роняет Диана. – Это песня о принятии своего прошлого. А не песня о борьбе с настоящим. Мне нравится наполнение голоса обертонами. Но мне не нравится то, что ты вкладываешь в эту песню, – вдруг все-таки вспоминает она о моем существовании.

– И как же ты это поняла? – интересуюсь я.

– Твоя песня – алая, теплая, а должна быть холодного оттенка, – раздраженно отвечает Мунлайт. Ко всему прочему у нее «цветной слух», музыкально-цветовая синестезия. Она видит музыку.

Это очень здорово, но она ужасно субъективна. И ведет себя так, будто сама написала саундтрек.

– И если ты ее не понимаешь, будь добра, сделай песню такой, какой хочу ее видеть я, Ховард.

Ее холодный взгляд прожигает меня насквозь. Хотя она и остается спокойной, я знаю, что в ее душе пылает ледяной огонь. Она ненавидит, когда ей напоминают, что вместо нее пою я. А сейчас я просто не могу этого не делать. И дело не в эмоциях, вложенных в песню. Просто это последняя капля.

– Какая тебе разница, какой будет песня – теплой или холодной – если ее поешь не ты, Мунлайт? – спрашиваю я, выходя из себя.

Диана сжимает зубы.

– Ховард! – гаркает Уолтер. – Что за разговоры?

Мы не слышим его – слишком сильно увлечены собой и своими эмоциями.

– Эту песню пою я, – отвечает с улыбкой Диана. – Ведь твой голос – моя собственность. И я могу делать с ним что хочу.

– Уверена? – сквозь зубы спрашиваю я.

– Более чем. Ты ведь продала мне его. Все честно: я тебе – деньги, ты мне – голос. Захочу – и ты будешь кричать для меня, захочу – замолчишь. Поняла?

Я понимаю, что у меня два пути: или согласиться с ней, или начать ругаться. Но еще я понимаю, что не могу сделать ни того, ни другого. На первое нет желания, на второе – сил. И тогда я нахожу третий вариант – мне нужно остыть. Побыть наедине с собой и прийти в себя. Тогда я смогу трезво мыслить.

– Скоро вернусь, – говорю я и ухожу – все равно у нас перерыв.

– Ховард! – кричит мне в спину Уолтер, но я не слушаю его. Просто ухожу. Иду по дороге мимо аккуратно подстриженных деревьев. И выхожу за ворота – неподалеку есть небольшой парк. Я посижу там немного на лавочке у крохотного пруда с карпами, и все пройдет. Потом я вернусь и запишу песню для Мунлайт так, как ей хочется.

Я просто должна остыть.

Однако едва я оказываюсь за пределами особняка, как слышу голос Дианы – она быстро идет следом за мной.

– Стой! – велит Мунлайт. И я, закатив глаза, останавливаюсь.

– Что? – спрашиваю я сердито. Нигде от нее не скрыться.

– С ума сошла? – спрашивает вдруг она. И я понимаю, что Мунлайт в ярости. Своей холодной фирменной ярости. Наверное, точно с таким же бескровным злым лицом она колошматит тарелки и вазы.

– Еще нет. А вот ты, похоже, не в порядке.

– Ты забыла свое место? – тихо продолжает она. – Я плачу тебе деньги. Будь добра делать то, что я тебе говорю.

– Я это и так делаю, если ты вспомнишь, – раздраженно отвечаю я.

Уже год в ее власти находится мой голос. А значит, и моя жизнь.

– Нет. Ты со мной постоянно споришь. Выставляешь меня перед всеми идиоткой. Надменной сукой, которая купила твой голосок по собственной прихоти.

– Я никем не выставляю тебя, – отвечаю я, все еще сдерживаясь. – Не говори глупостей.

– Глупости – твоя прерогатива, – тихо произносит Мунлайт. – Ты ушла. Не захотела делать то, что я сказала, и ушла. Решила поставить меня на место? Показать остальным свое превосходство надо мной, Ховард?

Она слишком нервничает. И интерпретировала все неправильно.