Солноворот

Но снег в это время по-своему своенравен и капризен, с каждым часом он меняется — утром, каменнотвердый, он гудит под ногами, как натянутая струна, к полудню мягчает и становится податливым, а к вечеру, охладев, словно бы подсыхает и опять чутко похрустывает под ногами.

Отойдя с километр от дома, Одинцов остановился и привычным взглядом строителя окинул стройку. И впрямь для него здесь все было привычно, как будто все так и должно быть. Но это только казалось человеку, который сам строил поселок. Приезжие же люди, не бывшие здесь с год-полтора, восхищались: «Смотрите-ка, козьи-то выпасы в город превратились…»

Одинцов достал из кармана трубку и, набив ее «Капитанским» табаком, подумал: нет, не превратились еще козьи выпасы в город. И вида у них пока нет городского. Все как-то вразброс. Тут улочка с домами, там в стороне недостроенное здание, еще дальше — коробки разделочных цехов. И не поймешь, где пройдет главная улица, где ляжет узкоколейка, где будет погрузочная площадка. Вернее, не поймет посторонний, а он знает наперед, где и что будет.

Одинцов выколотил о ноготь пепел из трубки и свернул к лесу. По краю опушки — мелкий лесок-подросточек, с каждым годом он продвигается все ближе и ближе к козьим выпасам, метр за метром отвоевывает для себя место. За мелколесьем лес гуще и солиднее. Но и он кажется еще невысок. С горочки посмотришь — лес этот, как шкура огромного зверя, расстилается по низине на десятки километров. Это и есть Вертячее болото. И тянется оно далеко — одним краем примыкает к Талице, другим подходит сюда.

Раньше, говорят, и ступить здесь нельзя было — сразу земля расступалась. Будто бы как-то по зиме один пьяненький купчишка хотел спрямить дорожку, сунулся через болото и — поминай как звали. Так и ушел с тройкой лошадей на дно. Наверху осталась только одна шапка купеческая.

С годами Вертячее болото вроде остепенилось, кочки, поросшие мхом, уплотнились, схватились корнями друг с другом и кое-где затянули грязно блестевшие глазки-оконца. По мшистым кочкам стала расти клюква. И прозвали Вертячее болото еще Клюквенным. И вдруг после нового «крещения» оно по-своему ожило. Со всех сторон потянулись к нему бабы с корзинами, с лукошками, с пестерями. Да где там — разве унесешь на себе всю клюк-ку — на тракторах стали ездить за ней.

Даже Пекуровский, наслышавшийся о природных богатствах этого болотного края, сказал на одном из заседаний: «А может, кое-каким приболотным колхозам изменить свой профиль? Поскольку здесь так многоурожайна клюква, то люди и должны заниматься не землепашеством, а производством клюквы. Это же, как ни послушаешь, своего рода бесплатная житница. А там, где грибы родятся, пусть и колхозы будут грибные. Вот так — клюквенные и грибные».

Посмеялись над открытием Пекуровского, да так и забыли. А болото тем временем жило своей коммерческой жизнью. Где, в каких только городах, казалось, и не торговали верходвор-ские бабы клюквой.

Лишь в пору глухозимья затихало, не аукалось болото. Но как только сойдет снег и оплавятся ягодные кочки, — начиналась вторая после осени страда. Перезимовавшая ягода была сочнее и слаще и ценилась, не в пример осенней, дороже.

Здесь по еловой веретье-гривке и проходила граница стройки. Чего же дальше лезть — болото и есть болото. Однако и Одинцов не устоял от соблазна и — словно последний свой форпост — решил построить на самой границе склад для засолки грибов и мочки ягод. Как-никак и для рабочих на строительстве дополнительный продукт.

Когда он пришел к месту будущего склада, снег уже был развален, деревья вырублены и рабочие, побросав полушубки, рыли ямы.

— Закурим, что ли, с начальством? — обрадованно крикнул Панко Ворон и, воткнув в снег лопату, натянул на широченные плечи дубленый полушубок.

Панко Ворон любил находиться у руководства — постоянно чем-нибудь да руководил: то верховодил в бригаде, то заведовал кирпичным заводиком, то охранял в «Красном луче» озера от браконьеров и возглавлял лов рыбы. И теперь он был главным в плотничьей бригаде. Пять человек, он — шестой. Хоть и небольшая бригадка, а все же надо распорядиться, каждому определить свое место. Однако мужики с топориками и сами были сметливы. Посмотрели на него день-другой и сказали: «Слушай, Пан Пилсудский, бросай командовать, берись за топор». — «А как же без руководства?» — «А руководство у нас в своем соображении, знай налегай на топор, да только не ленись».

Походил Пан около бригады — и взялся за топор. И что же, стало у него и это дело в руках клеиться. Взмахнет топором — бревно на плахи развалит. Сила-то у него в руках медвежья. Щепки по рукавице из-под топора в сторону отлетают!

Но бригаду все же называли Панковой. Кликнет Панко — и все бросают свой инструмент на землю, и к нему.

Вот и теперь мигом собрались. Закурили. Помолчали. Любит в свободную минутку рабочий человек покурить да помолчать.