Солноворот

— Куда же мне столько, Леонтий Демьянович? — смутившись, спросил тот.

— Держи, держи… Цветы облагораживают человека. У тебя же дочка есть. Вот смотри, стоит сжать пальцами этот венчик, как цветок тут же раскрывается, будто глотает воздух. И называют-то его львиным зевом.

— И впрямь ведь, будто рот раскрывает, — удивленно покачал головой шофер, боясь дотронуться до нежного цветка своими огрубевшими пальцами.

Когда шофер уехал, Жерновой поднялся на крыльцо, сел на скамейку. Сколько здесь перебывало хозяев! Одни развешивали по деревьям скворешни, привлекая к себе птиц, другие расчищали и посыпали желтым песком дорожки, а он вот с Юлией разводит цветы. Говорят, был даже один секретарь, который не терпел грачей — они будто бы мешали ему спать. А вот ему, Жерновому, грачи не мешают. Наоборот, под их неустанный гвалт даже спится лучше, кажется, что где-то за окном шумит морская волна, перебирает гальку на берегу…

И ему опять вспомнилась Юлия… Почти двадцать пять лет назад встретился он с Юленькой в кинотеатре «Метрополь». Сидели рядом в голубом зале и, не обращая друг на друга внимания, смотрели «Петра Первого». И ни словом не обмолвились. Кончился сеанс, и они вышли на улицу. Девушка остановилась у цветочницы и залюбовалась свежими астрами. Леонтий взглянул на нее — смуглолицую, с двумя тугими косами, спускавшимися почти до пояса, и, переведя взгляд на астры, сказал: «А и впрямь хороши». Девушка удивленно оглядела незнакомца и застенчиво улыбнулась: лохматый, в сапогах, гимнастерке — и вдруг цветы. Но он неожиданно взял из корзины цветочницы два пышных белых цветка и преподнес их девушке. Так он познакомился со студенткой мединститута. На следующий день они снова встретились у цветочницы, снова сидели в голубом зале и благодарили цветы, которые случайно сблизили их.

Может, потому Юлия и не расставалась с ними. Как хорошо, что она скоро вернется домой, и все войдет в свою привычную колею.

Жерновой не дотронулся до ужина, с вечера приготовленного домработницей, а только выпил стакан кефиру и, открыв окно, лег в постель.

Назавтра пришла телеграмма — Юлия вылетела из Ялты в Москву самолетом. Он прикинул, когда жена должна быть дома: в столице она пробудет два-три дня, повидает сына, сделает необходимые покупки и выедет. И тогда снова дача оживет. Жаль, что уже мало времени осталось: того и гляди — из-за омутков пахнет сиверок, и по дорожкам запорхает снег.

…В тот день Жерновой не поехал в обком, — это был его первый выходной день за последние два месяца. Он вызвал к себе помощника и просмотрел привезенный им доклад к пленуму. Доклад ему понравился, хоть и пришлось в текст, как всегда, внести некоторые дополнения и уточнить кое-какие цифры.

Вечером Жерновой пораньше лег спать, чтобы накануне пленума как следует отдохнуть, но почему-то не спалось. Он взял газету и, бегло окинув ее взглядом, нащупал на столике книжку стихов, которую оставил приезжавший на каникулы сын, полистал ее, прочитал подчеркнутое карандашом стихотворение. «А ведь и в самом деле, о море-то неплохо сказано. — подумал он. — Совсем неплохо. И как ловко связал он море с любовью». Жерновой принялся было читать другое стихотворение, но это ему не понравилось, и он отложил книжку…

Утром Жерновой встал бодрым и отдохнувшим, вышел в полосатой пижаме на крыльцо, прошел в тапочках на босу ногу по аллее.

После прогулки он принял душ, позавтракал и стал одеваться. В шифоньере всегда лежала стопка заранее приготовленных женой сверкающих белизной рубашек. Их обычно Юлия сама 9тирала и сама гладила, аккуратно расправляя воротнички, манжеты. Одевшись, он обтер лицо одеколоном и, взяв шляпу, вышел — у крыльца уже ожидала машина.

Замелькала знакомая дорога, поле, деревенька, понтонный деревянный мост, а вот и городская улица, обсаженная липами и ясенями.

В приемной Жернового встретил Бруснецов. Длинное, худое лицо его, казалось, еще больше вытянулось, глаза за стеклами очков виновато бегали.

— Вам из Москвы, —• подавая телеграмму, глухо сказал он.

Жерновой развернул телеграмму-и вдруг, сникнув, молча опустился на диван.

— Оставьте, пожалуйста… — не своим голосом выдохнул он и, когда все вышли, ухватился руками за голову: — Юленька-а-а!

25

Шла зима, а Волнухин как слег осенью в больницу, так и лежал. Второй раз Авдотья послала ему гостинцы.

— Чего же ты не спросила, кто передачу-то привез? — принимая чемоданчик, упрекнул Степан Волнухин няню. — Не иначе как Сергей Григорьевич… Может, я и выглянул бы, поговорил…

Волнухин взял банку с вареньем, поддел на ложку — любимое, морошковое, — и поставил банку в тумбочку; туда же положил пирог с брусникой, ватрушки, пряники-сметанники. На дне чемоданчика нашел письмецо. Авдотья посылала поклоны, желала, чтоб он скорей поправлялся и приезжал домой. Уж очень она соскучилась по нему, да и сыночек все вспоминает..