Солнечный день

Пан Брабец поднял очки на лоб и отодвинул пепельницу с вонючей самокруткой из самосада.

— Что такое, — спросил он, — что-нибудь разбил?

Ответа не последовало.

— Ну давай выкладывай, в чем дело?

— Долг, — ответил наконец горняцкий ученик Томанец. — Вы же за меня платили.

— Я? — удивился пан Брабец и тут же вспомнил. Он ведь не часто выступал в роли мецената.

— Ага, — подтвердил мальчик, — за поезд.

— Ах вот оно что! — продолжал пан Брабец. — А ты откуда знаешь сколько?

— Знаю, — ответил мальчик. — Я посмотрел.

— Мм-м, — промычал пан Брабец. — Значит, посмотрел, говоришь. Ну, коли посмотрел, оставь их себе. Моя старуха давно простилась с этими восемью десятками. А теперь ступай, у меня дел навалом.

Мальчик ушел, но денег не взял.

А пан Брабец, так и не сдвинув со лба очки, все смотрел ему вслед и непонимающе крутил головой. Потом сгреб деньги, аккуратно сложил и убрал в бумажник. Он пытался вспомнить, приносили ли ему командировочные во времена его коммивояжерства хоть раз такую радость. Но так и не смог.

Через три года в лесу у Болденки вырос из кирпича и стекла солидный интернат. Старые помещения превратили в складские. Горняцкие ученики, количество которых в трех классах возросло до двухсот, расчистили часть прилегающего к интернату участка и соорудили вполне приличную спортивную площадку с футбольным полем. Пан Брабец стал теперь настоящим директором настоящего интерната. Набирать и агитировать он уже не ездил; хватало хлопот с двумястами горластых парней. Пан Брабец вступил в коммунистическую партию. Он многое понял за три года директорства и строительства интерната и вовсе не собирался менять свое нынешнее положение на полунищее существование коммивояжера. Надо, однако, признать, пан Брабец отнюдь не превратился в брюзгливого, надменного директора. Он как был, так и остался острым на язык, говорливым коммивояжером, веселым паном Брабецем, которого любили даже самые неподдающиеся сорванцы.

В сорок восьмом, через четыре месяца после Февраля[26], горняцкие ученики Болденки торжественно открывали новый стадион. Не обошлось, естественно, без речей с трибуны о светлом будущем шахтерской смены.

Пан Брабец скинул пиджак, повесил на барьер, галстук его затрепетал на ветру. Он размахнулся и торжественно послал мяч на поле. Начался первый матч команды учеников с командой «Баник, Угельны долы». Пан Брабец не заметил, как и где обронил с отворота пиджака партийный значок. Напрасно он искал его в траве за сеткой ворот. Напрасно ощупывал лацкан пиджака. Значка он так и не нашел, ибо значок уже давно находился в кармашке трусов вратаря, горняцкого ученика Вацлава Томанца.

Если бы Вацлав Томанец, тогда ученик третьего года обучения, ставший позже главным инженером на Болденке, по прозвищу «Уменяздесьоднинедотепы», попытался объяснить причину своей первой и последней в жизни кражи, то так и не смог бы этого сделать. И сейчас он, на своем посту замдиректора одной крупной шахты, не слишком разговорчив. Его, пожалуй, побаиваются. Он сам — крепкий профессионал и не терпит безразличия, нерадивости и равнодушия к работе. В шестьдесят седьмом Томанец был среди тех, кто дальновидно выступал за открытие нового угольного бассейна, а годом позже сохранил ясность в оценке политических событий, подойдя к ним с классовых позиций. По этой причине была подстроена коварная расправа над ним, в результате которой инженера Томанца на какой-то срок понизили в должности. Были вытащены на божий свет и перемывались, а вернее, извращались, его конфликты с теми, кто делал из Болденки дойную корову. Тогда, в шестьдесят восьмом, большую лепту в травлю инженера Томанца внесла его манера служебных взаимоотношений и исключительно суровое осуждение любого, пусть хорошо замаскированного громкими словами, разбазаривания и разворовывания общественной собственности. Да и внешность инженера, не слишком вдохновляющая кое-кого из подчиненных, способствовала тому, что клевете на инженера Томанца, как ни странно, в то время поверили.

Одет он был всегда с исключительной тщательностью, словно собирался с визитом к министру. Никто не предполагал, что эта тщательность в одежде и бескомпромиссная защита общественных интересов проистекают отнюдь не из карьеристских устремлений, что это скорее проявление благодарности обществу со стороны некогда беспризорного оборванца, которому дали теперь возможность занять в этом обществе определенное положение. Сироте, знавшему лишь побои и голод! Представьте, ему ставили в вину даже необычное сочетание черной шевелюры со светло-серыми глазами! Находились и такие, которых строгость инженера Томанца никак лично не ущемляла, но и они приписывали ему все смертные грехи. Так же как некогда его хозяин, крестьянин, опасавшийся, что беззащитный мальчишка спалит дом или ночью перережет ему горло.

Должен признаться, хоть мне это неприятно, что к прозвищу инженера Томанца «Уменяздесьоднинедотепы» я имею прямое отношение.