Он настороженно пригнулся и в мгновение ока обратился в бегство — придется бежать мимо мужика, другие ворота на зиму запирали на тяжелый засов.
Мальчик рванулся к светлому прямоугольнику приоткрытых ворот, но мужик, поднаторевший в этой постоянной охоте, успел-таки ухватить его за ворот. Мальчик вырывался, но крестьянин был еще не стар. Сильными пальцами он вцепился в шею мальчишки и, остро затосковав по бичу, оттолкнул огольца от ворот. Но ничего не поделаешь, та баба сидела в кухне и ждала.
Когда мужик, рванув мальчишку за руку, поволок его от пристроек к жилой части дома, тот уже шел не упираясь, хотя знал, что ничего хорошего его не ждет. Беги не беги, рано или поздно тяжелая рука с бичом настигнет его, это лишь вопрос времени и подходящего случая.
В кухне было тепло, это первое, что мальчик успел почувствовать. Тепло ласково охватило тело, он впитывал его всем своим существом, вдыхал, приоткрыв рот. Воздух был сухой, без пробирающей до костей промозглой сырости хлева, где мальчик проводил ночи на тощей подстилке из тряпья и соломы. Тепло виновато, что он не воспользовался моментом и не задал стрекача, когда мужик, отпустив его руку, отошел от двери.
— Та-ак. Вот он, получайте, — сказал мужик и подтолкнул мальчика к столу.
У стола сидела хозяйка, мосластая высокая крестьянка, а напротив нее — неопределенного возраста женщина с грубо размалеванным лицом и запавшими щеками. На ней была убогая, военных времен, городская одежонка. Женщина сидела закинув ногу на ногу, как сидят обычно уличные женщины. С ее полотняных башмаков на деревянной подошве натекали на пол лужи от тающего снега.
— Вашек, сыночек! — закричала женщина и, театральным жестом прижав мальчика к груди, оставила на его губах липкий поцелуй.
Мальчика передернуло от охватившего его брезгливого отвращения. Это было страшнее опоясывающего жгучего прикосновения бича, хуже, чем предчувствие неминуемой бессмысленной порки, когда загодя начинала бить нервная дрожь и дергались мышцы спины. Это был страх перед неведомой мукой, многим худшей, нежели порка. Эта женщина была его матерью. Он не помнил, видел ли он ее раньше, но больше увидеть не хотел никогда.
Мальчик вырвался из ее рук и, прежде чем насторожившийся мужик успел что-либо предпринять, был уже далеко.
— Так-то вот. Сами видите, — сказал мужик. — Толку из него не будет. Одно мученье с ним. Вот.
— Так уж оно водится на белом свете, — ответила мать мальчика и смахнула грязным платочком несуществующую слезу.
Мужик для порядка заперхал.
— Хотите его забрать?
Женщина в изумлении заерзала на стуле.
— Что вы, хозяин… этого я не могу. Тысяча благодарностей, хозяин. Ведь вы о нем печетесь. Здесь он хотя бы ест досыта, — заныла она и кинулась целовать мужику руки.
Мужик с неодобрением задергал пальцами.
— Ест-то он досыта… пани, — сказал он, — но чтоб работать, так уж тут не переломится… Крест он на мне тяжкий. Не слушается… иногда приходится… того… так-то вот.
— Не поучишь — не спасешь, — с готовностью подтвердила мать мальчика. — Нет ли у вас, хозяин, щепотки мучицы… — вдруг, как нищенка, заканючила она.
Мужик откашлялся.
— Дай, Анна, — кинул он бабе и повернулся к гостье: — У самих нету… Так-то вот.
Баба с минуту погремела чем-то в чулане и вернулась с мешочком муки. В другой белело яичко.
— Пошли вам господь во сто крат, хозяин, — забормотала мать мальчика.
Вскоре она скрылась с глаз мужика, за холмом, покрытым снегом. Женщина шла, как ходят городские, непривычные к глубокому снегу. Запахом дешевых духов, размалеванной физиономией и манерой держаться она напомнила мужику те предвоенные времена, когда, удачно сбыв на городском базаре скот, он заходил в дом терпимости. Давненько он там не бывал. Поросят сейчас можно продать и без базара, а его давно уже не посещало желание подсластить свою злосчастную супружескую долю. Мужик ухмыльнулся и отошел от окна.
Он вспомнил про мальчика. Новое кнутовище, принесенное в минувшее воскресенье из лесу, он еще не опробовал. Теперь мальчишка отдан ему навсегда, хочешь карай, хочешь милуй. Родная мать и та от него отказалась. Мужик уже предвкушал, как вознаградит себя за вынужденную сдержанность. Но совладал с собой. Ему не хотелось гоняться за щенком по заснеженным полям на потеху соседям. Иные из них уже проявляли к пащенку излишний интерес. Он дождется, когда мороз загонит того в сарай. И мужик крикнул жене, чтоб собирала ужинать.
Пришел работник Ян. Сел есть. Сидел тихо, отогревая ноги в мокрых от снега опорках. Летом Ян ночевал на сеновале, зимой спал на старой кушетке в кухне. Ян был безропотный хромой работяга. Со всеми полевыми работами управлялся в одиночку, кроме тех горячих месяцев, когда мужику приходилось нанимать еще кого-нибудь. С Яном мужик обходился сносно. Ян работал за харч еще у его отца. Он был неотделим от дома, от земли. Не проявлял упрямой вздорности и уж никак не годился ему в сыновья. Случалось, Ян подсовывал мальчику остатки своей еды. Он был стар и ел мало.