Солнечный день

Мы молились и вкалывали. Вкалывали и молились. Я все больше работал, а мама молилась. Отчим успевал и то, и другое. Такой удел был не для мамы, и мама была не очень подходящей женой для отчима.

Иногда я задумывался: что, если б отчим женился на девушке-работяге из такой же бедняцкой семьи, как он? Менее мечтательной, менее певучей, но трудолюбивой, которая разделяла бы его надежды хоть под старость вырваться из этой страшной круговерти нищенских забот о хлебе насущном. Он был бы, наверное, счастливее. На девушке, что, как и он, страстно бы мечтала прикупить земли, чтобы не сажать лишь самое необходимое, поставить новую хату, которая не требовала б постоянного, нескончаемого ремонта, завести счет в кассе, что ввело бы их в среду имущих и обеспечило под старость.

Подобных девушек и в нашей, и в окрестных деревнях было, без сомнения, предостаточно. Но мало было таких, которые пошли бы за моего отчима. Прежде всего из-за того, что был он уж очень неказист: маленький, жилистый, тощий мужичонка с сильно сутулой спиной, которая с годами все больше походила на горб. Длинные обезьяньи руки с ладонями, изуродованными тяжкой работой. Тонкий птичий нос с торчащими из ноздрей волосами. То и дело раздражаясь, он громко, со свистом втягивал воздух. Выступающий вперед подбородок и большие, круглые, выцветшие голубые глаза, один из которых нет-нет да и закатится к переносице. Редкие, серые нестриженые волосы.

Косоглазие придавало ему вид хитрюги карлика, который не побрезгует совершить какую-нибудь пакость. Это впечатление было обманчивым. На самом деле я не знаю более порядочного, с сильным характером человека, нежели мой отчим. Он никогда не совершал того, что считал греховным, и точно так же чтил законы светские. Он нещадно сек меня, тоже во имя божье и для моей пользы, хотя сам я имел о собственной пользе совсем иные представления.

И еще. Невест отчима, вероятно, отпугивала его преувеличенная набожность и некоторая ущербность. Сверстники постоянно подтрунивали над ним, и он слыл чем-то вроде деревенского дурня.

Нашлась все-таки одна девица из не слишком зажиточного дома, которая в свое время стала подумывать о моем отчиме как о возможном женихе. Он провожал ее в церковь и из церкви, она позволяла ему пялиться на нее косыми глазами, и по-видимому, они даже целовались. Девица проверила, достаточно ли горячо он молится перед едой и после еды, и вот наконец родители пригласили ее кавалера на воскресный пирог. Не забывайте, что это были двадцатые годы и край, где церковь с незапамятных времен имела немалое влияние. Религиозность служила мерилом порядочности, порукой морали и нравственности. Но и очень набожные люди не терпели чрезмерной религиозности. Даже твердость в вероисповедании не мешала им высмеивать святош и ханжей.

Случилось, что кто-то из мужиков первым в деревне купил мотоцикл. Эдакий страшенный дьявол, на пять кубиков. Мотоцикл марки «Чехия». Его называли также «бемрландка». Говорили, будто он может увезти сразу четырех мужиков и с ним не так-то просто управиться. Прокатиться на «мотоциклетке» значило для деревенских парней то же, что у диких племен пройти посвящение в мужчины. Мотоцикл стал местной сенсацией.

Все молодые парни, кроме моего отчима, уже сдали этот экзамен. В ту пору он считался старым холостяком и особой общительностью не отличался. Я по крайней мере не могу себе представить его участником буйных развлечений деревенской молодежи.

Каким-то образом отчима все-таки заставили сесть на мотоцикл, раскачали, включили первую скорость, подтолкнули и бросили на произвол судьбы.

Испытание мужества проходило за деревней, на лугу, принадлежащем зажиточному крестьянину Лыпачу по прозвищу Дарвин. Это была целина, которую Дарвин, из-за того что почвы там были кислые, никогда не возделывал.

Мотор ревел, и мой будущий отчим мчался со скоростью пятнадцать километров в час. Чем дольше он ездил, тем больший ужас его охватывал. Он не имел ни малейшего понятия, как остановить это рычащее орудие дьявола. Вскоре отчим обнаружил, что если повернуть руль и так его держать, то железное чудовище не потащит его прямиком в ад, а будет носить кругами. И он носился и носился по лугу, и когда проскакивал мимо ликующей толпы, то зрители слышали его мученический, отчаянный вопль:

— Как?!

Это отчим тщетно пытался выяснить, как остановить мотоцикл.

Если б они даже хотели помочь ему, то все равно бы не смогли, и отчим все колесил бы и колесил по своему бесовскому кругу на этой дьявольской машине. Это было его последним испытанием, он решил, что вот-вот отдаст богу душу! Но отчима мотало так долго, что у него онемели и разжались руки, он бросил руль и окончил свой путь в траве. Его нашли почти бездыханным от пережитого ужаса, косящий глаз зашелся к переносице, губы беззвучно творили молитву.