Солнечный день

А на окрестных холмах уже робко заявляла о себе весна. После оттепели, когда проклюнулись нежные пушистые шарики на веточках верб, ударили предвесенние морозы. И только в полдень солнце растапливало твердую корку заледенелого наста и слизывало искрящиеся снежные кристаллики на межах. Приближалась весна, весна тысяча девятьсот сорок пятого года. Весна, которой суждено было стать незабываемой в мировой истории. Весна, которой должен был завершиться самый черный период в истории немецкого народа.

Советский парень, в горячке лежавший на постели в чужом доме, не знал об этой весне почти ничего. Шум в голове от высокой температуры временами утихал, но всякий раз, как Гриша пытался в эти ясные мгновения разобраться в своих делах, обдумать хоть бы ближайшее будущее, он впадал в беспокойный, хотя и укрепляющий сон, где в самых невозможных комбинациях чередовались фронтовые переживания с впечатлениями детства. Дед-казак с лицом Пугачева, гордо сам надевающий на себя петлю. Похожее на яблочко лицо тети Дуняши угрожает липкими поцелуями, от которых Гриша и во сне напрасно старается уклониться. И, стесняясь этих поцелуев, он падает в бездонные глубины, на крутых склонах с реальной четкостью всплывает суровое лицо Мити Сибиряка и звучит его резкий приказ: «Прыгай!»

Митя Сибиряк влепил Грише здоровенную затрещину, от которой он проснулся — оказывается, в беспокойном сне ударился о спинку кровати; проснулся, увидел беличью улыбку мальчика с соломенно-желтыми вихрами, почувствовал ласковое прикосновение руки тети Дуняши, только лицо ее непостижимым образом сделалось чужим, исхудало и помолодело — это Милка, успокаивая его, старается поудобнее подложить под голову подушку…

А он не хотел забот ни тети Дуняши, ни этой чужой девушки. Ведь все это лишь бред, он уже не маленький мальчик, который имеет право на ласковую заботу во время болезни.

Он вскочил с постели, силясь прогнать проклятую слабость, сковавшую тело и мысль, вытащил из-под подушки свой пистолет и начал выкрикивать испуганным спасителям какие-то невразумительные приказы.

Оружие в руках больного, чьих быстрых, горячечных слов они совсем не понимали, семье Пагачей вовсе не понравилось. Мало ли что может натворить больной парень в бреду.

Однако все чаще наступали минуты покоя, когда Гриша мог рассуждать почти здраво. Он не только замечал неприятные симптомы своей болезни — безудержный кашель и рвоту, прикосновение чего-то липкого к груди, когда ему прикладывали теплую собачью шкуру; урывками ему удавалось уже и подумать о своем положении. Всплывали картины недавнего прошлого, он оценивал все происшедшее и даже понемногу думал о ближайшем будущем.

В такие светлые моменты Гриша старался выстроить самое важное из пережитого в какую-то систему. Митя Сибиряк убит, сам он болен, очевидно, серьезно, но не ранен. Рука у него перевязана. Почему, не знает, но, видимо, ничего страшного. Он слаб, никогда в жизни не чувствовал себя таким слабым, даже когда взрывом бомбы на фронте его отбросило в соседнюю воронку, даже в лагере для военнопленных, где он был истощен голодом. И даже в том сарае, куда его привел мальчик после налета на полицейский участок и где от голода жевал кору и давился источенной червями древесиной, — даже тогда дела обстояли не так плохо. С другой стороны — он жив. Жив и находится у хороших людей.

Это Гриша почувствовал и успокоился. Он не мог припомнить, где видел старого, не внушающего доверия мужчину, сидевшего у его постели всякий раз, как он просыпался. Но теперь он и ему поверил. Нравился ему и мальчишка со своей беличьей улыбкой и доброжелательным любопытным взглядом. Постепенно Гриша вспомнил, как он едва брел, опираясь на плечо этого мальчика, по незнакомым местам и в неизвестном направлении. Худенькая, молчаливая девушка, так о нем заботившаяся, чьи прикосновения он путал в бреду с назойливой опекой тети Дуняши, тоже вызывала доверие.

Эти люди его приютили, рассуждал Гриша, спасли, в критический момент приняли как своего. Взяли в дом, поделились своим куском хлеба. В округе, где свирепствовали каратели, они рисковали жизнью.

Жизнью рисковали… Эта мысль заставила работать погружающееся в сон сознание и думать дальше: они рискуют жизнью, а ему нечего предложить им взамен. Он должен уйти к своим, надо поскорее выздороветь. Он солдат и не имеет права болеть…

Огонь! Огонь!

Приказы командиров, грохот орудий, справедливый гнев народа, его народа, помогли ему преодолеть слабость. Он солдат, он обязан сражаться! Вот единственный способ отплатить людям, которые его приютили. В эту страну, о которой он так недавно слышал лишь на уроках географии, вторгся тот же враг, который терзал и его родину. Терзал, потому что, Гриша знает, не терзает больше, а в панике бежит туда, откуда начал свой безумный «дранг нах остен». В памяти Гриши неизгладимо отпечатались названия: Винница, Шепетовка, Киев, Лидице, Орадур…