Одна левоцентристская газета напечатала статью, где утверждалось, что большинство различий между мужчинами и женщинами суть социальные конструкты. В ответ Биэрд написал слабенькое саркастическое письмо, всего шесть строк, истратив четыре часа и двадцать черновиков: в наши дни мужчина не может забеременеть, и вина за это целиком лежит на обществе. Письмо напечатали, но никто его как будто не заметил.
Через неделю та же газета опубликовала дискуссию Биэрда с Темпл и союзниками на тему «Женщины в физике» в Институте современного искусства. Он решил прекратить кривотолки насчет его взглядов. Трибуну делили с ним университетские гуманитарии, в большинстве мужчины, и все настроенные враждебно. По необъявленным причинам профессор Темпл отсутствовала и прислала вместо себя коллегу. А где все естественники? – допытывался он перед началом у организаторов. Никто не знал.
Театр был распродан. В другом зале зрители могли наблюдать по мониторам. Прессе удалось создать ажиотаж. Люди хотели увидеть современного монстра во плоти и ужаснуться. Когда он встал, послышались даже охи. Под презрительные стоны Биэрд прошелся по той же территории, ссылаясь на те же когнитивные исследования, но в бо́льших подробностях. Когда он упомянул о результатах метаисследований, показавших, что речевые способности девочек выше, чем у мальчиков, его подняли на смех, а один из оппонентов грозно встал и обвинил в «примитивном объективизме, с помощью которого он хочет сохранить и упрочить социальное господство белой мужской элиты». Когда этот человек сел, его приветствовали такими бурными криками, что можно было подумать, на носу революция. Озадаченный Биэрд не уловил связи. Он растерялся. Позже он раздраженно спросил у собравшихся, считают ли они гравитацию тоже социальным конструктом, вслед за чем из публики поднялась женщина и суровым учительским голосом потребовала, чтобы он задумался над «гегемонистским высокомерием» своего вопроса. Какое он имеет право? С соизволения каких инстанций он считает для себя возможным ставить вопрос таким образом? Он опешил, он не знал, что ответить. «Гегемонизм» был распространенным ругательством. Еще одним было «редукционалист». Биэрд с досадой заметил, что без редукции не было бы науки. Кто-то крикнул с места «Вот именно!», и в ответ раздался продолжительный смех.
Профессора Темпл замещала Сусанна Аппельбаум из Тель-Авивского университета, читавшая лекции по когнитивной психологии. Она была легонькая, как птичка, в своем красно-синем платье и со щебечущим голосом под стать. Она нервничала на публике и начала неловко. Отношение к ней аудитории, видимо единодушной во всех вопросах, было двойственным и подозрительным. Тут имелись свои «за» и свои «против». С одной стороны, женщина, она была слабый гегемон, а из-за своей неуверенности – тем более слабый. (Биэрд подумал, что, кажется, осваивается с этим термином.) Кроме того, через несколько минут стало ясно, что она все-таки возражает Биэрду. С другой стороны, она была еврейка, израильтянка, то есть принадлежала к угнетателям палестинцев. Возможно, была сионисткой, возможно, когда-то служила в армии. По ходу ее речи враждебность зала росла. Публика была постмодернистская, с антеннами, чутко улавливавшими колебания идеологической линии. Если ей говорили не то и не те, сердце ее обращалось в камень. Дама из Тель-Авива откровенно признала реакционность своей позиции, поскольку разделяла с Биэрдом многие исходные допущения. Она была объективисткой, то есть полагала, что мир существует независимо от языка, который его описывает, она одобряла редукционистский анализ, она была эмпириком и с гордостью объявила себя «рационалистом в традиции Просвещения», что, как почувствовал Биэрд по растущему недовольству в рядах, попахивало уже регрессией, если не прямо гегемонизмом. От биологического когнитивного отличия полов никуда не деться, настаивала она, но мы должны основываться только на эмпирических данных. Есть человеческая природа, и у нее есть эволюционная история. Мы не рождаемся в виде