Союз нерушимый

— Мы, украинцы, великая и древняя нация — говорил Кириченко — и добрый, хлебосольный народ. Любой к нам приди с добром — миром примем! Ну как же это можно, нас и на куски рассекать? Триста лет Украина ждала, с нашими братьями воссоединиться, во Львове, Тернополе, Станиславе — и вот, опять врозь? А Донбасс всегда к Украине тяготел, спроси в Юзовке или Ворошиловграде любого, под кого он хочет, под Киев или Москву, что услышите? Я бы по совести, еще и Крым бы точно, Украине отдал, поскольку к нашим землям он ближе! А как можно наш украинский язык из государственного обращения прогонять — вот если я с Херсонщины, отчего мне казенные бумаги на родном языке писать нельзя? Вот чем наш язык плох? А, товарищ Кавалеридзе?

— Истинно так, товарищ Первый Секретарь! — поддержал седоватый уже человек, сидевший напротив — вы только вслушайтесь, как звучит украинская речь — ну просто, песня! А ведь еще сорок лет назад, при Николашке, наша ридная мова, не побоюсь этих слов, одно из культурных сокровищ человечества, готова была исчезнуть совсем! На ней говорили лишь забитые крестьяне в глухих деревнях — а для образованного человека в Киеве, Полтаве, и даже в каком-нибудь Миргороде, изъясняться на ней считалось неприличным, ну как на воровском жаргоне! И не было украинских школ, лишь русские, что земские, что церковные — как это было позорно, что родной язык изучался лишь дома, от отцов к детям! И можете представить, не дозволялось само слово «украинец» — говорили, «малоросс». И лишь трудам великих подвижников, как Иван Франко, Леся Украинка, и другие, мы обязаны тем, что можем слышать сейчас прекрасную украинскую речь! Советская власть была подлинным расцветом украинской культуры — и мне странно и страшно слышать, неужели отныне все будет так, как при царе?

Я взглянула на него, вспоминая прочитанную биографию. Иван Петрович Кавалеридзе, сын грузина и украинки, родился под Полтавой, в 1887. Учился в Киеве, затем в Петербургской Академии Художеств, и даже в Париже. Скульптор, художник, драматург, кинорежиссер. Известность пришла с памятником Княгине Ольге в 1911, затем он был главным художником известнейшей в дореволюционной России киностудии «Тимман и Рейнгард», получал щедрые гонорары. Купил под Киевом дачу, на которой не жил, а сдавал — и место то называлось Бабий Яр. Положим, в том он не виноват — но что призванный в армию в 1915, он на фронт так и не попал, считая что жизнь сохранить ценнее, это показатель! В 1917 он прапорщик, в Царском Селе, видел вблизи царскую семью — а пребывая до того в Париже, сумел познакомиться и с Лениным, был другом Шаляпина, и еще кого-то из деятелей «серебряного века». Знакомство с Лениным помогло при Советской Власти — среди работ, памятник Шевченко, памятник большевику Артему. Студия «Украинфильм» — и оккупированный Киев. Поставленный и там «главным над культурой» киевской управы, учил, что «честность, прилежание и покорность немцам, это божьи заповеди». Оправдывался, что надо было хоть как-то выжить. Теперь вот при Кириченко, «придворным искусствоведом» — в той истории умрет в 1978, Народным Артистом УССР.

— А скажите, Иван Петрович — спрашиваю я его — как на ваш взгляд, кем должен быть человек искусства? Творцом исключительно по зову своей души, ну как бы это, «умри но поцелуя не давай без любви» — или просто работником, с талантом, но исключительно «чего изволит заказчик»?

Ну любопытно, что ответит? Если первое — тогда сразу вопрос, так значит под немцами ваше вдохновение это говорило? А открыто признать второе, как-то неприятно!

— Должен стремиться творить по зову Музы своей! — изрекает Кавалеридзе, задумавшись всего на секунду — но поскольку не так часты ее приходы, как хотелось бы, то должен художник, чтобы дождаться, себя в здравии сохранить. И потому, приходится иногда заниматься презренным ремеслом — но кто посмеет за это бросить камень?

— Верно! — говорит Кириченко — ты только сказать забыл, что именно Советская Власть дает художнику возможность творить исключительно по этому, вдохновению! Поскольку то, что при ней — и есть высший прогресс и совершенство, а значит то, что ей надо, это для тебя и есть твоя муза. Так, или я ошибаюсь? Ты не молчи, режиссер, громче скажи, чтоб московский товарищ слышала!

— Всегда рад служить делу Ленина, Сталина — произносит Кавалеридзе — как укажет ЦК и лично товарищ Кириченко!

— То-то же! — покровительственно замечает Первый Секретарь — а то, я у себя никакой оппозиции не потерплю! Как я скажу, так и будет, ясно?

На сцену выходят дети. Мальчики и девочки, лет тринадцати, четырнадцати, все с красными галстуками. Разворачивают желто-синее полотнище! Оркестр — и детский хор:

— Ще не вмерла Украина, ни слава ни воля…

Слышу стук мебели — кто-то поспешил встать, кто-то приготовился, рядом все смотрят на Кириченко, а он на меня, что скажу. Ну нет, еще не хватало — продолжаю сидеть, беру вареник. Первый Секретарь остается сидеть тоже, вскочившие поспешно садятся, делая вид, что ничего не произошло.

— Ще нам братья молодые улыбнется доля.