Союз нерушимый…

Лица бледнели и вытягивались, плечи в тощих кителях опускались, по вагону прокатилась волна страха – такого же всеобщего, как и недавняя радость от «взятия» Лондона. Все вспомнили, что им ещё предстоит преодолеть стену огня и стали, выжить в колоссальном вихре, способном перемолоть и расщепить любую броню и добраться – не взять, а всего лишь добраться – до столицы Нормандии, превращённой в крепость.

Мои колени затряслись, но сейчас я не мог упрекнуть себя за эту трусость. Ощущение было такое, словно я отправлялся на надувной лодке прямиком в тихоокеанский шторм. Стихия в чистом виде, на фоне которой человек понимает, насколько он, в сущности, мал и слаб.

Я приник к своему «окну в Европу» и постарался заглянуть вперёд, но разглядел лишь какие-то мрачные серые горы – и откуда им тут взяться?

– Гармонист, мать твою! – рявкнул невидимый сержант. – Какого хрена?

И снова залихватский мотив разлился по вагону, возвращая лицам цвет, а ногам силу, поднимая обратно плечи и заставляя людей подпевать. Но я видел, как в глазах всё ещё бился тот ужас, пережитый за десять секунд. И эти песни, пляски, молодецкий посвист и громкие уверенные вскрики: «Даёшь Руан!» – были словно покалечены отчаянием. Люди веселились, понимая, что это, возможно, последний шанс улыбнуться в их короткой жизни, не насчитывавшей даже двух лет.

Воронок становилось всё больше, и они были «свежее» остальных. Я боялся, что сейчас шальной снаряд или ракета попадёт в наш эшелон, и всё – отвоевался товарищ майор, но очень скоро поезд накренился, и мы въехали в туннель, уходивший, исходя из наклона и времени спуска, куда-то очень глубоко. Однако спокойствия это не прибавило.

В темноте стало видно, как много в вагоне нештатных отверстий от осколков и старости. Туннель освещали яркие белые лампы, и, судя по количеству лучей, пробивавшихся снаружи, вагону стены были вообще не нужны. Внутри установилась душная темнота. Гармонь ещё играла, но петь и плясать больше никто не хотел, поэтому массовик-затейник сбавлял обороты, пока, наконец, не умолк.

Вскоре скрип тормозов и очередной рывок возвестили, что мы добрались.

Мимо моего смотрового пункта пробежала бетонная платформа, усеянная толстыми колоннами, поддерживавшими сводчатый потолок с надписью «Вокзал-3». Железнодорожники-«эсэсовцы», уже стоявшие там в ожидании остановки, открыли двери, и сержанты вступили в свои права, зычными криками наводя порядок.

– Маршевая рота раз! Выходи и стройся!

Через минуту, наполненную звоном, топотом, скрипом кожаных частей амуниции и матом, в вагоне стало намного свободнее. «Рота раз», топоча, убежала куда-то вправо и скрылась из поля зрения.

– Маршевая рота два! Стройся!

Вагон опустел, задержались лишь три человека: я и два отпускника, в числе которых оказался давешний гармонист, высокий, статный, с непослушным чёрным чубом, выбивавшимся из-под сдвинутой на затылок кепки, и «бывший прапорщик».

Мы спустились на опустевшую платформу (я был последним) и пошагали к единственному выходу, где за поворотом туннеля, забиравшего вверх-вправо, скрывался хвост последней маршевой роты – мокрые от пота спины солдат. Там же располагалась небольшая жестяная будка с надписью «комендатура» и зеркальными стёклами. Пришлось поторопиться, потому что сзади уже приближался гул нового поезда.

Когда до выхода было метров двадцать, дверь комендатуры открылась, и оттуда вывалились пять молодчиков в форме с красными повязками – три солдата, сержант и офицер.

– Документы! – потребовал капитан, в то время как его подчинённые маячили за спиной и как бы невзначай держали ладони на рукояти автоматов.

Мы втроём приподняли рукава и спроецировали голограммы. Я старался изо всех сил делать вид, что мне эта проверка безразлична. «Всё в порядке, – убеждал я сам себя. – Ничего опасного».

Но тем не менее в желудке сворачивалось в узел очень плохое предчувствие.

– Можете быть свободны! – гармонист, перехватив поудобнее чехол с инструментом, ушёл дальше по туннелю. – Вы тоже! – бывший прапорщик не стал скрывать вздоха облегчения и поспешил скрыться с глаз проверяющих. – Товарищ младший лейтенант! – провозгласил офицер голосом, не оставлявшим сомнений в том, что я сейчас услышу. – Вы арестованы! Пройдёмте с нами!

24

Камера оказалась недалеко от платформы – всего пара сотен метров по бетонным пещерам, где по стенам змеились километры проводов, а штукатурку покрывали ржавые разводы.

Небольшой кубический карцер два на два, узкая дверь, узкая койка, дырка в полу, над которой кто-то ужасающе рациональный повесил позеленевший от времени кран. С перерывом в три секунды из него капала вода, что со временем должно было свести меня с ума.

Не гостиница, конечно, но и не радиоактивная яма. Хотя бы есть, на что лечь вытянуться.