Союз нерушимый…

«Всё равно ты не сможешь бегать вечно», – говорило мне отчаяние, напитывая сознание вязким ядом жалости к самому себе. «У тебя нет другого выхода».

Я поймал себя на том, что иду всё медленней и медленней, запинаясь на ровном месте, ссутулившись и шаркая ногами, словно дряхлый старик. И в тот самый момент, когда я увидел на жёлтой от света фонаря стене тень – сгорбленную, тощую, еле перебирающую ногами, то почувствовал яростное желание удавить самого себя.

Нет. Ни хрена. Никакой сдачи.

Усилием воли я выпрямил спину и зашагал вперёд твёрдо, как на строевых занятиях. Каблуки ботинок, влажно чавкая, вбивали в асфальт грязь и листья, разбрызгивали воду из луж.

«Буду жить!» – твёрдо пообещал я самому себе и, вопреки здравому смыслу, этому обещанию поверил.

Нужно было срочно найти место, чтобы спрятаться и согреться. Я обошёл все подъезды, но ни в одном из них не оказалось своей Зинаиды – героини войны, лишённой заслуженных высших наград, потерявшей семью и вынужденной кормить уличных котов, чтобы дарить нерастраченную любовь хоть кому-то.

Наверняка несчастная старуха уже мертва. Земля ей пухом. Я не верил в бога, но сейчас мне очень хотелось ошибиться, чтобы Зинка-пулемётчица действительно оказалась рядом с теми, кто дорог ей и кому дорога она.

Миновав несколько микрорайонов, я не нашёл ничего, кроме открытых люков старой канализации, и был уже готов лезть внутрь, как вдруг увидел вдали тусклую синюю вывеску «Гастроном».

Из-за непроглядной тьмы она сверкала, как сверхновая, и я направился к этому свету, отчаянно желая, чтобы это был кооперативный магазин, работающий круглосуточно. Я не знал, что буду делать, когда окажусь внутри. Возможно, просто постою, согреваясь, возможно, стану клянчить еду, а возможно, ограблю, – зависит от ситуации.

Но не судьба: на двери магазина висел огромный замок, зато за углом я заметил красное свечение и вскоре стоял у входа в подвал, над которым висела, мигая и жужжа отходящим контактом, вывеска с надписью «Рюмочная».

«Ну, хоть что-то».

Умывшись дождём и постаравшись избавиться от крови на лице, я спустился вниз по лестнице, узкой настолько, что даже мне – жилистому и поджарому человеку – было сложно развернуться. Под ногами валялись блестящие жестяные крышки и расплющенные подошвами сигаретные бычки. Эта лестница из-за узости и крутизны представляла собой сложное препятствие даже для трезвого человека, а уж как выбирались отсюда пьяные, лично для меня было загадкой.

Едва я открыл дверь, в нос шибанул ядрёный аромат искусственного табака. Я узнал солдатские пайковые сигареты «Полёт» – один из множества брендов советской эпохи, с любовью воссозданных нынешней Партией. В сизом дыму скрывалось помещение с низким потолком, стенами, обшитыми потемневшей фанерой, и стойкой, за которой ярко светился полупустой холодильник с пивом. Там же стояла дородная кучерявая женщина, не умевшая пользоваться макияжем и из-за этого похожая на циркового клоуна. Рюмочная была небольшой – всего на шесть столиков, из которых была занята половина. На мне сразу же скрестились взгляды всех присутствующих, и так же моментально отлипли, не найдя во мне ничего особенно интересного.

Посетители, как я и думал, оказались заводскими работягами после смены и полукриминальными элементами. Кто ещё мог позволить себе пить по ночам?

Троица мужиков в синих комбинезонах разлила бутылку «Пшеничной» по гранёным стаканам и запивала разливным пивом из кружек. Кроме выпивки на столе у них наличествовала безжалостно расчленённая курица – тощая и подгоревшая.

Пара помятых личностей очень подозрительного вида распивали портвейн, закусывая дымом тех самых армейских сигарет.

Третий столик занимал старый сухощавый сморщенный дед в пехотной фуражке со звёздочкой и чёрном пиджаке с орденской планкой. Одна рука висела на перевязи, а второй старик заливал в себя уже третью кружку пива, закусывая лежавшей на газете разодранной воблой. Внутри было на удивление тихо: радио негромко напевало что-то из репертуара современной эстрады, да вполголоса переговаривались посетители.

Осмотревшись, я направился к стойке, дабы изучить здешний ассортимент.

– Чего? – пробурчала продавщица.

– Сейчас выберу, – я засунул руку в карман и вспомнил, что у меня с собой нет ни копейки денег. Чтобы скрыть неловкость, пришлось сделать вид, что я очень вдумчиво изучаю покрытый жирными пятнами бумажный листок с надписью «Меню». – Дело ответственное, тут думать надо.

Я стоял, перечитывая в третий раз немногочисленные позиции, как услышал за спиной:

– Пельмени не бери.

Оглянувшись, я увидел деда в фуражке. Он посмотрел на меня с хитрым прищуром и постучал по столу извлечённой из кармана галифе второй воблой.

– Почему? – спросил я, чувствуя, что нельзя терять шанс на установление контакта с аборигенами.

– Оно тебе не надо.

– Чего это не надо? – воскликнула продавщица. – Нечего мне тут клиентов отбивать!

– Нечего пельмени несвежие продавать! – парировал дед.

– Молчи там лучше!

– А чего это у вас пельмени несвежие? – влез я. – Зачем народ травите?