Союз нерушимый…

– Отвечаю на первый и главный вопрос. Это я. Настоящий я, – «он что, мысли читает?» – Как доказать? Я прикрыл тебя, когда ты впорол косяк и довёл подсудимого до реанимации. Мне тогда собственная безопасность сделала плешь вдвое больше, чем была, а ты потом из командировки в Армению привёз мне ящик коньяка прямо с завода. Исчерпывающе?

Я задумался.

– Да, вполне.

– Хорошо. Итак, отвечая на вопрос, почему я до сих пор жив: везение. Исключительное и потрясающее везение. Поскольку я начальник, разбирательство заинтересовало людей наверху, они захотели побеседовать со мной лично – и в результате я протянул до тех пор, пока вся эта фигня в Конторе не всплыла наружу. Какая именно «фигня»? Группа товарищей при больших звёздах решила убрать с дороги наш отдел, мотивировав тем, что в наши стройные ряды проникли шпионы, троцкисты и прочая сволочь. Заметь, именно наш отдел, а не чей-либо другой. Какие можно сделать выводы?

– Депутаты, – решительно кивнул я.

– В точку, – улыбнулся Палыч. Какой-то он слишком спокойный и довольный, ну прямо солнышко. – Давай дальше, раз уж взялся делать выводы.

– На первый взгляд, – охотно продолжил я, – классическое затягивание времени. Кому-то очень не хотелось, чтобы мы нашли убийцу.

– Тоже верно, – Палыч поднял рюмку, чокнулся со мной и выпил. Я тоже махнул, не почувствовав вкуса, – как воду. Острая горячая сосиска вызвала у меня куда больше положительных эмоций. Шеф покряхтел, закусил и добавил: – И этот «кто-то» своей цели добился. Я с большим удовольствием допросил бы свидетелей и узнал, что вообще происходит, но на Лубянке приключился натуральный звездопад. Генералы и полковники из окон летели, как гондоны из студенческой общаги. И теперь в Конторе творится такое, что всем нам не до каких-то сраных депутатов. Чистки, проверки, шпиономания и прочее.

– И к чему ты ведёшь? – кажется, я начал подозревать, какая роль мне уготована.

– Найди убийцу. У тебя одного есть вся информация по делу плюс догадки. Остальных ребят из отдела… – он сделал выразительную паузу. – Думаю, ты смог бы дойти до конца.

Я усмехнулся:

– Значит, снова в седле?

– Смотря что понимать под этими словами, – осторожно ответил Палыч.

Отлично. Просто прекрасно. Паззл сложился. То-то он такой аккуратный и вежливый.

– Обвинения с тебя никто не снимал и не собирается. Даже если учесть, что ты невиновен, во время побега ты натворил делов. Грохнул двух оперативников, например. Не то чтобы я так сильно переживал – новых наделаем, – но ты к тому же единственный смог избежать расстрела и выбраться с Лубянки живым. Предполагаю, что не из-за одного везения, – Палыч приподнял бровь.

– Да, не из-за везения, – подтвердил я его догадку. – Со мной связался кто-то. Не уверен, но, наверное, это тот самый Разум.

– Чего хотел? – поинтересовался шеф.

– Чтобы я работал на него. Выполнял какие-то задания.

– Прекрасно. Это упрощает дело. Товарищ майор! – провозгласил Палыч. – Властью, данной мне Народом НСССР, объявляю вас двойным агентом. Возвращать в ряды Конторы тебя никто не станет, поскольку ты, во-первых, главный подозреваемый, во-вторых, возвращение поставит крест на всей конспирации, а в-третьих, ты и правда шпион. Правда, пока точно неизвестно, чей. Хрен его знает, что ты сделаешь, оказавшись снова в Конторе… Зато! – начальник поднял указательный палец. – Я пущу твои поиски по ложному следу, дам немного денег и оформлю новые документы. Не облажаешься – и мы тебя реабилитируем.

– Посмертно? – фыркнул я.

– Возможно, – с каменным лицом сказал шеф. – Как ты там говорил недавно? Родина вас не забудет, но и не вспомнит?

Мне оставалось лишь мрачно кивнуть и надеяться, что очередной крутой поворот судьбы не выкинет меня на обочину.

14

«Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля…»

Я замер в ожидании огромной мурчащей чёрной морды, но Манька не спешил ласкаться. Песня дошла до припева, когда я, наконец, вспомнил, что нахожусь не у себя дома, и пробурчал ругательство.

Вместе с документами Палыч дал мне ключи от тесной комнатки в одном из деревянных бараков. Их построили в качестве жилья для нуждающихся на короткий срок, но как показала жизнь, нет ничего более постоянного, чем временное.

Узкая солдатская койка скрежетала продавленными пружинами, когда я переворачивался на другой бок. Из-за пыльных стёкол, пространство между которыми было оплетено паутиной и заполнено сухими мухами, в комнату проникал свет – тусклый, серый и больной. Кроме кровати в малюсенькой комнатке два метра на четыре, не было ничего. То есть совсем. Четыре стены, оклеенные газетами, и низкий потолок, почерневший от плесени. На нём темнела блямба динамика радиоточки. Я усмехнулся, вспомнив запрос давешнего еврея с Горбушки о собственной квартире.