Союз нерушимый…

– Затем, что старая уже. Давно мечтала прихватить с собой двух-трёх таких же мудаков, – она указала в сторону окна, по запотевшему стеклу которого плясали яркие блики мигалок. В темноте старушечьи морщины словно углубились, и лицо стало похоже на вырезанную из чёрного дерева маску какого-то африканского божества. – За сына и деда своего отомстить. Да и за то, что ноги у меня отказали.

– Так дед же от осколка умер… – недоверчиво сказал я.

– …Только его перед этим на допросы затаскали, – злобно выплюнула Зинаида. – Почему, мол, твой сын, сын героя, девять раз поднимал солдат в атаку на высоту, а в десятый не смог? Такие вот, как ты, его и убили.

Я округлил глаза.

– Сразу догадалась, не совсем ещё из ума выжила. Вас таких за версту видно. Да и нет в стране бродяг давно, одни беглые. А потом по телевизору сказали, что, мол, сбежал американский шпион, ну и стало понятно, откуда ветер дует. Что, бурильщик? – скрипуче засмеялась старуха. – Взяли тебя за жопу свои же? Дослужился?

– Дослужился, – я прятал глаза. – Спасибо.

– Спасибом твоим пулемёт не зарядишь, – процедила Зинаида. – Топай давай. И убей там побольше. А я, наконец, деда с сыном повидаю, – старуха положила пулемёт на плечо, и меня пронзила догадка.

– Зинка! – воскликнул я. – Зинка-пулемётчица! Дважды герой!

– Уже не герой, – сплюнула Зинаида и, не отодвигая в сторону тюль, нажала на спуск.

В комнате оглушительно прогрохотала пулемётная очередь, расколотившая окно и прочертившая ярко-белую трассу к машинам оцепления, а я, приняв это за сигнал, зажал липкое от крови лицо, натянул платок на глаза и, путаясь в юбке, выбежал в подъезд.

– Памагитя! – гнусаво вопил я. По лестнице затопали ноги, и не успел я моргнуть глазом, как на узком пролёте стало тесно от огромных стальных туш «Альфы». – Ай! Памагитя!

Спецы в два счёта схватили меня под белы руки. Мир вокруг завертелся, из квартиры донеслись новые выстрелы, и я тут же оказался на улице, несомый бойцом спецназа. Он волок меня к белому «рафику» скорой помощи, где уже ждали два врача. Передав меня с рук на руки, «спец» длинными прыжками унёсся обратно к дому, где все ещё гремела перестрелка, а меня усадили на кушетку.

Когда врачи склонились надо мной, на их лицах в полсекунды отразился полный спектр эмоций: от удивления и недоумения до гнева и страха.

– Пошли нахер отсюда! – пистолет был красноречивее любых слов. Врачи выскочили из кузова, размахивая руками и крича, а я, перебравшись на водительское место и выбросив предварительно раскуроченный навигатор, помчался прочь под аккомпанемент выстрелов и сирены.

Я катил через район, подскакивая на ухабах, и видел, что сил на мою поимку не пожалели – в оцеплении одних только «воронков» десятка. А ещё милиция, скорая, тройки дружинников: против одного меня были сотни людей, которые могли бы сейчас ловить, например, убийцу депутатов. Или его уже нашли?

Минуты хватило, чтобы прорваться. Последние конусы и деревянные красно-белые барьеры, охраняемые дружинниками, остались позади, и я, наконец, выключил сирену. На лобовое стекло упали первые капли дождя.

«Рафик» бодро нёс меня по ночным улицам. Чуть посвистывал двигатель, хлопали распахнутые настежь задние двери, дребезжали какие-то медицинские штуковины в кузове. Долго так продолжаться, разумеется, не могло: в машине был передатчик, по которому меня могли отследить, а это значило, что машину нужно было бросать.

Так я и поступил: нашёл угол потемнее, заглушил двигатель и вылез, приземлившись по закону подлости в холодную лужу.

Доехав до более-менее цивилизованного места и осмотревшись, я увидел, что нахожусь на узкой улице, зажатой между двумя типовыми блоками микрорайонов. Тусклые жёлтые фонари были редки и практически не давали света, так что панельные двадцатиэтажки, стоявшие друг напротив друга, выглядели, как тёмные и мрачные стены лабиринта, из которого нельзя выбраться. В ветвях шумел усилившийся дождь. Он падал с тихим шелестом на сплошной ковёр опавшей листвы и собирался в маленькие пенистые грязные ручейки.

– Что же делать, как мне быть? – нараспев пробормотал я и, не придумав ничего лучше, сорвал ненужные более платок с юбкой и побежал, куда глаза глядят, надеясь отделить себя от преследователей самым древним из всех препятствий – расстоянием. Снова на улице, в одиночестве, мокрый, замёрзший и отчаявшийся. Вернулся почти в то же состояние, в котором пребывал до встречи с героической пулемётчицей.

Но были и плюсы: я прожил ещё один день свыше отведённого «тройкой» срока и очень хотел прожить ещё. Через полчаса пробежки по тёмным пустым дворам, в которых мои шаги отдавались гулким громким эхом, я понял, что выдохся и потерялся. Изо рта вырывались облачка пара, а в сознание потихоньку прокрадывалось отчаяние.

Оно было тягучим и мерзким, как старая жвачка. Сковывало движения, отнимало силы и стократно усиливало все негативные ощущения: холод, ветер, дождь, усталость и саднящие раны – набросились на меня, как свора голодных псов. А в голове сами собой возникали крамольные мысли, вроде сдаться и принять собственную участь.