Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Я была потрясена, когда он, разговорившись, выдал что-то вроде своего писательского манифеста. Приблизительно так: я – писатель-середняк, упирающий на мастерство. Приличный третий сорт. Массовик-затейник. Неизящный беллетрист. У меня нет тяги в будущее. Я – муха-однодневка, заряженная энергией и талантом, но только на этот день. А ее заставляют ждать завтра и послезавтра. А вы предлагаете мне писать для себя и в стол. Все равно что живым – в гроб.

Довлатов искренне не понимал причины отмены поединка. Как помним, он не считал себя политическим или художественным диссидентом. Он им и не был. Между ним и читателем находилась не политическая система, а знакомые, приятели, люди из творческой среды – редакторы, издатели. Довлатов не был писателем в их глазах. Он был слишком шумным, внешне заметным, что зачастую предполагает внутреннюю пустоту. Но не всегда. Каждая неудача, отклоненная рукопись усиливали его сомнения в своем литературном таланте. Довлатовская неуверенность в себе непонятна тем, кто как раз оценивает внешнее. Телесная избыточность рождает иллюзию внутренней мощи. Тощий невысокий неврастеник куда больше соответствует образу писателя. Неважен уровень: графоман или непризнанный гений.

Уход в камнерезы – попытка перезапустить судьбу, выбить камень, застопоривший работу механизма. Сменить профессию, которая максимально отдалит от окололитературной среды, смоет клеймо неудачника. Таких «уходов» в судьбе писателя много. Не толстовского масштаба, но одинаковой природы.

В письмах Штерн о новой работе Довлатов говорит с суровой сдержанностью, приводит весомые житейские резоны, оправдывающие столь неожиданный выбор:

Милая Люда! последнее время у меня не было ни малейшей возможности увидеться или поговорить с тобой. Мы работаем с утра до вечера. На днях сдадим работу, несколько дней пробудем в мастерской на Пискаревке, оттуда я смогу тебе звонить, а потом уедем на неделю охотиться, после чего отправляемся в Баку рубить некоего Мешада Азизбекова, одного из 26 неврастеников.

На службе у меня все в порядке. Тружусь я с большим усердием, потому что хочу в течение года получить квалификацию резчика по камню, с которой я нигде не пропаду. После литературы это самая подходящая профессия.

Пишется письмо усталой рукой человека, определившего ближайшие перспективы своей жизни. Тут все ясно, покойно, предсказуемо. Запланирован даже настоящий мужской отдых – «недельная охота».

В конце года «резчик по камню» дает о себе знать из Кургана. Там он очутился благодаря своему университетскому другу Вячеславу Веселову. Он был старше Довлатова, успел отслужить перед учебой. В отличие от своего товарища Веселов окончил университет и уехал из Ленинграда. Работал журналистом, много путешествовал по стране. Постепенно его интересы смещались к литературе. В 1967-м Веселова принимают в Союз журналистов. Он оседает в Кургане – в городе, где прошли его детство и юность. К нему неожиданно приезжает Довлатов. В книге Валерия Ланина «Ландаун и Конслаев» приводится рассказ Веселова:

– Звонок среди ночи, ответьте Ленинграду, в трубке веселые голоса… Серега говорит: «Ты спишь… с какого вокзала садиться на Курган?»

– С Московского.

– Мы сейчас приедем… До встречи.

Из декабрьского письма Людмиле Штерн: