Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Для меня литература – выражение порядочности, совести, свободы и душевной боли. Я не знаю, зачем я пишу. Уж если так стоит вопрос, то ради денег. И я не уверен, что мои рассказы зарождаются именно во мне. Я их не создавал, я только записывал, мучительно подбирая слова, которые бы кое-как отвечали тому, что я слышу, как голос извне. Ты знаешь, что я не отличаюсь большим самомнением. А сейчас пишу тебе совершенно искренне: все, что говорят о моих рассказах, как бы они ни были несовершенны, для меня откровение.

В это время Довлатов практически каждый день бывает в Комарове, где в Доме творчества отдыхала семья Пановой. Он близко соприкасается с литературной средой старшего поколения, не испытывая к ее представителям особого благоговения. Знакомство становится предметом для литературоцентричных шуток Довлатова, к которым он всегда тяготел. Из июньского письма к Штерн:

Дорогая, Дом творчества набит веселым, мохнатым зверьем с человеческими глазами. Среди писателей – довольно много однофамильцев великих людей. В частности, Шевченко и Белинский. Мне нестерпимо захотелось взглянуть на писателя по фамилии Белинский, и я зашел к нему как бы за спичками. Белинский оказался довольно вялым евреем с бежевыми встревоженными ушами.

В эти же дни идет работа над крупным текстом, о чем Довлатов, конечно, пишет своему адресату – одному из немногих читателей и критиков его прозы:

«Записки тренера» подвигаются довольно быстро и сулят 100 страниц. 40 – готовы. В этой повести я использую совершенно новый для себя стиль, который замыкается не на слове, не на драматическом соприкосновении слов, а на тех состояниях, на той атмосфере, что должна быть воссоздана любой ценой, любым языком. В этой повести слова гораздо облегченнее, прохладнее. Я хочу показать мир порока как мир душевных болезней, безрадостный и заманчивый. Я хочу показать, что нездоровье бродит по нашим следам, как дьявол-искуситель, напоминая о себе то вспышкой неясного волнения, то болью без награды. Еще я хочу показать, что подлинное зрение возможно лишь на грани тьмы и света, а по обеим сторонам от этой грани бродят слепые.

Нельзя сказать, что авторская аннотация манит прочитать «Записки тренера». В словах автора присутствует определенное кокетство, игра с модным тогда экзистенциализмом («подлинное зрение возможно лишь на грани тьмы и света…»). Но тут важно другое. Довлатов продолжает искать свой стиль, который позволит говорить о том же «подлинном зрении» без пафоса и завитушек, разделяющих литературу и литературность.

Глава восьмая

Следующий, 1969 год – весьма событийный в жизни писателя. Весной, как мы помним, он уходит из институтской газеты. Также прекращается работа в качестве литературного секретаря Веры Пановой. Уже годы спустя Довлатов в письме к Владимовым, рассказывая о секретарстве, раскрывает долю собственно «литературности» в своей работе:

Лет пятнадцать назад я был чем-то вроде секретаря Веры Пановой с широким кругом обязанностей – от переписки с Чуковским до вынесения мусора.

Можно предположить, что мусор выносился несколько чаще по сравнению с написанием писем Чуковскому.