Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Иван Петрович смотрел на свои фотографии детства.

В возрасте двенадцати лет он понравился сам себе больше всего. Это был мальчик с состриженными коротко волосами, не кидающийся чужому взгляду и без особого даже на это желания, с лицом, исходящим вовсю чистотой.

Потом следует урок освоения наследия обэриутов:

Вообще Иван Петрович был человеком на редкость правдивым, и это часто ему шло во вред. Сначала он учился на инженера-электрика, дошел до третьего курса, но никак не мог себе представить электрон. Понимание электрона все усложнялось, и немногие представляли его себе в полной мере, какой он такой? – и волна и частица.

– Да вы бы поверили, и дело с концом, – говорили Ивану Петровичу все.

– Нет, – отвечал Иван Петрович печально. – Как же поверить, если я не представляю? Я не могу, значит, быть инженером, если я не представляю себе электрона.

– Да примите же его как аксиому! – говорили ему и смеялись над ним.

– В это надо поверить однажды, и все, – убеждал Ивана Петровича замдекана.

– Да чего там ломаться-то, надо поверить! – говорили ему ассистенты, студенты, профорг, комсорг, парторг, инженеры, гардеробщица, мать, лаборантки, буфетчица тетя Наташа, вахтер в проходной и кондуктор в трамвае.

– Нет, не могу, – отвечал виновато Иван Петрович. – Я уж должен представить. Ведь электрон же, – на нем все основано, все электричество!

Проблемы теоретической физики отступают перед другим животрепещущим вопросом – сексуальным. Иван Петрович знает, что женщины жаждут «вечного ближнего боя». Одну из атак лихой Иван Петрович проводит на лестничной площадке, провожая случайную знакомую. Все описывается нудно, обстоятельно, с заходом в экзистенциализм:

Так они стояли у окошка, прижавшись, вернее, девушка позволила ему к ней прижаться; немного дольше, чем нужно, был он уже в этом состоянии нежности, и девушка опять удивилась, потому что приготовилась к продолжению боя. Когда наконец он пустил свои ладони гладить везде, где бы им захотелось, девушкины руки крепко их хватали, как жандармы, на окраинах платья – хотя и не прежде – и тут же опять отсылали их к центру, то есть к середине платья, на талию.

Долго продолжался этот бой, с постепенными уступками и отвоеваниями, Иван Петрович всего не упомнил, он был только уверен в своей правоте, он честно знал: это так все и нужно – все, что он делал, и даже досада одолевала не очень, потому что девушка постепенно сдавалась. И каждый раз, когда рука добиралась до теплой, живой кожи тела, Иван Петрович от волнения вздрагивал, словно добирался до голой, живой, человеческой сущности этой девушки, уже не закрытой от него в скорлупу.