Сойка-пересмешница

Холодный ошейник натирает шею и мне гораздо труднее контролировать дрожь. Ну, по крайней мере, я больше не нахожусь в вызывающей клаустрофобию и наполненной механическим машинным жужжанием и пощёлкиванием камере сканера, прислушиваясь к бестелесному голосу, командующему лежать смирно, пока я стараюсь убедить себя, что всё ещё могу дышать. Даже теперь, будучи заверенной в том, что непоправимого вреда нет, я всё ещё ощущаю нехватку воздуха.

Основные для команды медиков вопросы, касающиеся повреждений моего спинного мозга, дыхательных путей, вен и артерий, были сняты. Ушибы, хрипота, боль в горле, это странное несильное покашливание, беспокойства не вызывают. Всё будет хорошо. Сойка-пересмешница не потеряет свой голос. А где, хотелось бы спросить, доктор, определяющий, не теряю ли я рассудок? Только мне нельзя сейчас разговаривать. Я даже не могу поблагодарить Боггса, когда он приходит проведать меня. Он тщательно изучает моё состояние и говорит мне, что видел травмы гораздо хуже у солдат, которые на тренировках изучают удушающие захваты.

Боггс был тем, кто с одного удара вырубил Пита прежде, чем мне мог быть причинён непоправимый вред. Я знаю, что Хеймитч встал бы на мою защиту, не будь он таким совершенно неподготовленным. Застать врасплох одновременно и меня и Хеймитча — это редкость. Но мы были настолько поглощены спасением Пита, так измучены фактом его пребывания в лапах Капитолия, что восторг от его возвращения ослепил нас. Если бы я нашла Пита в одиночку, он убил бы меня. Теперь, когда его свели с ума. Нет, не свели с ума, напоминаю я себе. Промыли мозги. Именно это словосочетание я слышала в разговоре между Плутархом и Хеймитчем, когда меня везли мимо них по коридору. Промывание мозгов. Я не знаю, что это значит.

Прим, которая появилась через мгновения после атаки и с тех пор держалась как можно ближе, укрывает меня ещё одним одеялом.

— Я думаю, они скоро снимут этот ошейник, Китнисс. Тогда тебе не будет так холодно.

Мою мать, которая ассистировала в сложной операции, всё ещё не информировали о нападении Пита. Прим берёт меня за руку, сжатую в кулак и начинает массировать её, пока кисть не разжимается, и кровь снова не бежит по пальцам. Она берётся за второй кулак, когда появляются доктора, снимают ошейник и делают мне укол чего-то от боли и отёчности. Я лежу, как было велено, с неподвижной головой, чтобы не усугубить травму шеи. Плутарх, Хеймитч и Бити ждали в холле, когда врачи разрешат повидать меня. Я не знаю, сообщили ли они обо всём Гейлу, но раз уж его здесь нет, я предполагаю, что нет. Плутарх выпроваживает врачей и пытается заставить выйти и Прим тоже, но она говорит:

— Нет. Если вы заставите меня уйти, я пойду прямо в хирургию и расскажу маме обо всём, что произошло. И предупреждаю, она игнорирует приказания Распорядителя Игр, если речь идет о жизни Китнисс. Особенно, когда вы за ней так плохо ухаживаете…

Плутарх выглядит задетым, но Хеймитч только усмехается.

— Я бы оставил её, Плутарх, — говорит он. И Прим остаётся.

— Итак, Китнисс, состояние Пита оказалось шоком для всех нас, — говорит Плутарх. — Мы не могли не заметить ухудшения во время двух последних интервью. Очевидно, что над ним надругались, так что его физическое состояние можно было объяснить этим. Теперь же мы считаем, что произошло нечто большее. Что Капитолий подверг его довольно необычной технике воздействия, известной как «промывка мозгов». Бити?

— Извини, — говорит Бити, — но я не могу рассказать тебе обо всех особенностях этого метода, Китнисс. Капитолий очень скрытен в том, что касается этого вида пытки, и я полагаю, результаты противоречивы. Это то, что нам известно. Это нечто вроде культивации страха. Мы считаем, что термин «промывка мозгов» был выбран, потому что техника включает в себя использование яда ос-убийц, а яд ос предполагает «помутнение рассудка». Тебя жалили во время твоих первых Голодных Игр, так что, в отличие от большинства из нас, у тебя есть представление об эффекте яда, так сказать, из первых рук.

Ужас. Галлюцинации. Кошмарные видения о потере тех, кого любишь. Потому что целью яда является та часть мозга, в которой гнездится страх.

— Я уверен, ты помнишь, насколько тебе было страшно. А после этого ты страдала от спутанности сознания? — спрашивает Бити. — Появилось чувство невозможности распознавать где правда, а где ложь? Что-то в этом роде содержится в докладах большинства из тех, кто был ужален и выжил, чтобы рассказать об этом.

Да, то столкновение с Питом. Даже тогда, когда в голове уже прояснилось, я не была уверена, спас ли он мне жизнь, взяв на себя Катона, или мне это всё померещилось.