Содом и умора

Какой бы дурацкой ни была передача, смотрели ее, оказывается, многие. В том числе начальник Марка, поспешивший отправить марусину карьеру под откос. Собственно, никакой карьеры у него не было, но зато был свой стол, свой стул, свои клиенты и своя зарплата… А сейчас всего этого вдруг не стало: одиозному сотруднику, который трясет своим грязным бельем на всю страну, была дана вольная. Марк, как и несознательные крепостные крестьяне когда-то, не очень-то обрадовался. Наоборот, наплевав на гордость, стал униженно молить барина, чтобы тот взял его обратно.

Зря старался.

— У людей нет сердца! — вернувшись домой, возопил Марк.

Его уволили с официальной формулировкой «сокращение штатов»…

— Могли ведь что-нибудь похуже написать, — утешающе сказал Кирыч.

— «За аморальное поведение» например, — поддержал я.

* * *

— Хрень, — согласилась Клавдия, дождавшись, когда Марк окончательно захлебнется в соплях.

Толку от этих причитаний не было никакого. Клавдия работала в районной больнице и вряд ли могла бы найти Марку тепленькое местечко. Знакомств в самых высоких сферах у Клавдии было немало, но ни одно из них не было полезным: какой шиш станет помогать медсестре, делавшей ему клизму?

Впрочем, Марк не выбирал собеседников, жалуясь на свою несчастную долю всем подряд: Валере, Адаму, Тане, Зинке, Томочке, безымянной гувернантке богатеев Протопоповых и даже соседскому коту Коккинаки. С тезкой советского летчика, правда, этот номер не прошел. Марк хотел взять его на руки, чтобы оросить слезами кофейную шерсть, как тут же получил три глубокие царапины на руке… Совершенно справедливо, на мой взгляд.

— Хрень, — повторила Клавдия, дав понять, что постарается помочь.

В мощной грудной клетке Клавдии билось отзывчивое сердце. Не прошло и недели, как Марк уже утюжил заемный белый халат, готовясь стать санитаром. Отсутствие опыта его не смущало. Марк был уверен, что ему вполне достаточно знаний медицинской терминологии, почерпнутой из сериалов про образцовые иностранные клиники. А больничному начальству, видимо, было все равно — не до жиру, при такой-то нехватке рук!

— Милосердная сестра! — веселился я.

После первой ночной смены Марк пришел серый от усталости. У него тряслось все, что могло трястись — руки, ноги, голова, а с нею и всклокоченные волосы.

— Что с тобой? — испугался Кирыч.

— Ничего… — выдавил он. — Ничего хорошего.

Взяв Марка под свое крыло, Клавдия не стала делать ему поблажек. Под ее надзором он всю ночь мыл полы, выносил из-под лежачих утки, а ранним утром курсировал с каталкой между операционной и палатами.

Со второй смены он пришел на три часа позже и в совершенно разобранном состоянии.

— Меня выгнали, — прорыдал он.

Марк был ни при чем. Разве он виноват, что одна старушка умерла, схватив участливого санитара за руку? Так их и нашли. Пациентка на небесах, санитар в обмороке.

— Тебя самого надо лечить, — говорил я, пока Кирыч отпаивал Марка валерьянкой.

После больничной одиссеи терзания Марка приобрели размах античной трагедии: он ходил по квартире то стеная, то заливаясь гомерическим хохотом. Его словам перестало хватать ярких красок, а у поступков утратилась всякая предсказуемость. Ну, зачем, скажите, садиться на край моей кровати в три часа ночи и вздыхать привидением?

Все это непременно закончилось бы транквилизаторами, лоботомией, электрошоком и прочими аттракционами для психов, но тут появилась Лилька.

— Есть работа! — сказала она прямо с порога. — Конфетка, а не работа. Пальчики оближешь.

И потрясла коробкой с надписью «Лакомка», словно работа там и пряталась.

В коробке оказался торт, но предложение оказалось еще более воздушным, чем крем бизе. Эфирным!

Лилька сказала, что Марк обязательно должен стать радиоведущим. По ее мнению он подходил для этой должности по всем статьям.

— Во-первых, у Марика приятный голос. Во-вторых, он умеет быстро говорить и не забываться, — перечисляла она. — В-третьих, один мой знакомый открывает новое радио и я могу замолвить словечко. В четвертых…

— Просто знакомый? — ехидно поинтересовался я.

— Хороший знакомый, — ответила Лилька, сделав упор на первом слове.

— Так, что там в четвертых? — нетерпеливо спросил Марк.

Чужая личная жизнь интересовала его только тогда, когда у него не было собственной, что случалось часто, но очень ненадолго.

— Мой друг говорит, что на радио каждый второй — гей, — запнувшись, призналась Лилька.

— Голубая мафия! — радостно воскликнул Марк.

— Ты еще про жидомасонский заговор вспомни, — накинулся я на Марка — большого любителя козырять сомнительными истинами.

— Никакой голубой мафии нет, не было и не будет, — сказал я убежденно.

— Откуда ты знаешь? — спросил Марк, явно не желая расставаться с надеждой, что его пустят в эфир сразу, как только он признается, что спит с мужиками.

— Иначе мы давно катались бы, как сыр в масле, и правили миром! — не скрывая разочарования, ответил я. — На самом деле катаются на нас и правят тоже нами…

— Это точно, — со вздохом сказала Лилька, вконец замучанная Сим-симом и романами с продолжением.