Содержанка

— Возьми!

— Нет.

Горящими глазами они смотрели друг на друга.

— Он мой брат, разве ты не понимаешь? Твой глаз совсем ослеп? Для меня Алексей — все! Он — вся моя семья, пока мы не найдем отца. Не смей говорить, что мне без него лучше, ты, безголовый осел!

— Черт, Лида, — обозлился Попков, — он не стоит того, чтобы…

— Он мой, — задыхаясь, продолжала негодовать Лида. — Я обязана ему. Всем.

— Не городи ерунды, девочка. Ты ничем ему не обязана. Когда стало действительно горячо, он тебя просто бросил, а до этого он только то и делал, что жаловался.

— Ты не прав!

— Ха, скажи, в чем?

Долгий вздох вырвался из легких Лиды, она плюхнулась на край помятой постели, крепко обхватила себя руками и наклонила голову. Волосы ее свесились вперед, закрывая лицо.

— Разве ты не помнишь, — негромко произнесла она через огненный занавес, — как он отдал приказ, который спас жизнь Чану Аньло, когда он попал в руки националистов? Ведь из-за этого Алексею пришлось бежать из Цзюньчоу. Националисты хотели отомстить. Он пожертвовал всем ради меня. Он Чана спас ради меня.

Попков рыкнул:

— И все равно он — сволочь.

Лида подняла голову, поняв, что в этой битве ей не победить, и с трудом заставила себя улыбнуться. Улыбка вышла кривобокая и неискренняя.

— Может, ты и прав, старый медведь. Извини, что я на тебя накричала. Он действительно сволочь… Еще какая.

Лев рассмеялся так громогласно, что треснутое стекло в окне выпало из рамы.

Квартир не хватало. В город со всех уголков страны стекались крестьяне. Лида диву давалась, видя, сколько их бродит по улицам. И всем им нужно было где-то жить. Они шатались по Красносельской с шерстяными одеялами под мышкой и держали на плечах ботинки или сумки с инструментами. Все, что можно было продать или обменять на еду, они носили с собой. Лида научилась узнавать их. И не только по домотканой одежде и широким загрубелым ладоням, но и по непреходящему смущению в глазах. Неужели и у нее такие же глаза? Неуверенные, нервные, бегающие.

— Почему они уезжают из деревень? — как-то спросила Лида у Елены, когда они стояли в очереди с продкарточками.

— А ты как думаешь? В колхозах они голодают, но слышали, что работа есть здесь, вот и едут.

— Наверное, это правда, ведь кругом вон сколько заводов строится. Все по плану сталинской пятилетки.

— Вот именно, — кивнула Елена и, понизив голос, добавила: — Но это же крестьяне! Они не знают, с какой стороны к станку подойти.

Самое большее, что они могут, — это нажимать кнопку включения и выключения.

— А их что, не учат?

— Ну, если считать потерю пальца уроком, то да, конечно, учат. Тот, кому оторвет парочку пальцев, уже не повторит своей ошибки.

— Откуда ты все это знаешь?

Иногда Лиду поражало, сколько всего знала эта женщина. О жизни самой Елены ей почти ничего не было известно, только то, что у нее был ребенок и она занималась проституцией.

— Это единственное, что я умею делать хорошо, — как-то раз, усмехнувшись, сказала Елена, когда однажды они увидели фланирующую по улице проститутку, после чего хлопнула по спине Лиду и игриво добавила: — Но ты не надейся, на такую худышку, как ты, мужчины и смотреть не станут.

— Неправда! — воскликнула Лида.

Елена обвела взглядом костлявые бедра и маленькую грудь своей спутницы и пренебрежительно фыркнула. Щеки Лиды вспыхнули.

Когда они пошли дальше по тротуару, чувствуя через тонкие подошвы ботинок мокрый снег, Лида показала на что-то с противоположной стороны улицы.

— Смотри, — негромко произнесла она.

У входа в какой-то бывший магазин с заколоченными окнами на земле стояла самодельная картонная конура, поникшими боками чем-то напоминающая раненую птицу. Из нее торчали закутанные в тряпки ноги. Но ноги не шевелились. Этот человек спал? Может быть, он умер? Или ранен? А может, просто мертвецки пьян?

— Не обращай внимания, — сказала Елена, удерживая Лиду за руку. — Это опасно.

— Лена, я помню, каково это — голодать. — Она вырвала руку. — Коммунизм ведь для того и нужен, чтобы сделать общество лучше, справедливее. Для всех.

Елена раздраженно убрала с лица несколько прядей соломенных волос и спрятала их под шапку, словно приводя в порядок мысли.

— Да весь этот мир несправедлив, ты разве до сих пор этого не поняла? Посмотри вокруг.

Лида посмотрела. На женщин, толпящихся часами в очереди за грубым черным хлебом, на торчащие из картонной коробки ноги. Но Елена еще не закончила.

— Твоя беда в том, девочка, что ты думаешь, будто можешь построить новый мир для себя со своим отцом и братом в каком-то справедливом обществе. Но ты боишься, что у тебя ничего не получится и ты останешься у разбитого корыта, без ничего и без никого.

— Нет. — Лида посмотрела прямо ей в глаза. — Ты ошибаешься!

Гневные складки на лице женщины разгладились.

— Не кипятись. Я знаю, что такое — не иметь никого и ничего. Это не так уж страшно. — Елена невесело улыбнулась. — Когда привыкаешь. Если у тебя нет никого и ничего, тебе нечего терять.

— Но у меня все еще есть… — Лида вдруг почувствовала легкую дрожь в груди. — Все еще есть, что терять.

Она отвернулась от Елены и пошла через дорогу к картонному укрытию.