Содержанка

Лида заставила себя не поворачивать головы. Ноги ее быстро ступали вперед, хотя ей больше всего хотелось остановиться. Здесь, на улице впечатление от тюрьмы было совсем не таким, как в уютном салоне машины Вощинского. Здесь все было правдивее и грубее. Боль чувствовалась острее. Стены были выше, ворота смотрелись мрачнее. Но здесь она могла услышать Йенса Фрииса. Услышать биение его сердца. Его дыхание. Его голос.

Его голос. Она не спросила у Чана о его голосе. Как она могла забыть о столь важном?

Папа, ты слышишь меня? Ты чувствуешь, что я здесь?

Она позволила себе лишь один-единственный взгляд. Лишь слегка покосилась в сторону тюрьмы. Потом снова уткнулась под ноги и поспешила дальше. Но какая-то часть ее осталась здесь, на сером тротуаре, посреди льда и мертвых пней. И эта ее часть стала ее глазами и ушами, затаившись в ожидании.

Чан свивал в косы ее локоны. Вплетал в них красивые шелковые ленты. Он чувствовал, что ритмичные движения успокаивают ее, помогают сгладить волны, которые его чуткие пальцы ощущали под тонкими костями ее черепа. Он глубоко вздохнул и увидел, как один ее локон приподнялся, встрепенулся и мягко опустился.

— Лида, чего ты хочешь от Йенса Фрииса? Хочешь так сильно, что готова рискнуть всеми нами?

— Он мой отец, — промолвила она.

Чан вплел в пламенную волну еще одну ленту.

— Но зачем ты приехала сюда, в Россию? Ты хочешь быть ближе к отцу? Или дальше от Китая?

— Почему ты так говоришь: «дальше от Китая»? Почему я должна хотеть быть дальше от Китая?

— Потому что там умерла твоя мать.

Лида ничего не ответила. Лежавшие вдоль тела руки ее не пошевелились, и он подумал о том, чего ей это стоило.

— Твоя мать умерла, погибла там. А я ушел воевать с Гоминьданом, оставив тебя одну. Мои китайские враги отыгрывались на тебе. — Он поцеловал ее затылок. — У тебя было много причин для того, чтобы бежать. Но твой отец исчез из твоей жизни, когда тебе было пять лет, и ты почти не помнишь его. Почему же ты так к нему тянешься?

— Он мой отец, — снова сказала она голосом не громче выдоха.

Он провел рукой по ее хрупким обнаженным плечам.

— Я позволила умереть матери и не хочу позволить умереть отцу.

— В смерти матери ты не виновата. Так возжелали боги. Такое случается нечасто, но в тот день месть сбилась с пути. В этом нет твоей вины.

— Я знаю.

— И твой отец не умирает.

— Но он и не живет.

— Об этом ты не можешь знать.

— Что, ты хочешь сказать, что в том месте, мимо которого мы сегодня проходили, можно жить? Оно больше похоже на какую-нибудь гробницу.

— Хорошо, и что же ты намерена делать?

— Связаться с ним. Как-то. Пока что только это.

— А потом?

Но она уже ушла от него. Глубоко внутрь себя, туда, откуда он не мог уже ее достать. Пальцы его продолжали перебирать ее волосы, и вдруг в голове у него появилось воспоминание: вот она в Китае, стоит на песчаном берегу и смотрит на залитую солнцем воду, каждой клеточкой своего тела готовая броситься вперед, побежать вместе с течением навстречу будущему. Что стало с ней? Он наклонил голову так низко, что почти прикоснулся к аккуратному треугольнику ее лопатки, и вдохнул запах ее кожи. Пахла она, как и прежде: одурманивающей смесью жасмина и мускуса дикого животного. Но куда ушла его девушка-лиса? Медленно он оплел ее руками и притянул ее спину к своей обнаженной груди. Жар ее тела удивил его.

— Чан, — сказала она, и грусть в ее голосе ошеломила его, как неожиданная пощечина. — Что мы будем делать дальше? Ты и я?

— Любимая, нельзя сбежать от своего будущего, гоняясь за прошлым.

Она развернулась к нему лицом, не разрывая его объятий, так, чтобы ее рыжевато-карие глаза оказались напротив его черных.

— Ты думаешь, все из-за этого?

— Я думаю, ты боишься того, что может принести будущее тебе, нам, поэтому хочешь выстроить его из прошлого.

— Так, значит, Йене Фриис — это прошлое? — Да.

Она медленно покачала головой, отчего кончики ленточек в ее волосах легко прошлись по его щекам.

— Ты не понимаешь, — сказала она. — Ты совсем ничего не понимаешь.

Ее слова больно укололи его, пробили крошечное отверстие в сердце. Он поднял руки и охватил ладонями ее лицо.

. —Я понимаю, что мы вместе. Этого достаточно. — Он улыбнулся. — Посмотри, что у тебя в волосах. Посмотри на ленточки.

Это получилось не сразу, но, когда она увидела, на лице ее появилась улыбка.

— Красные ленты.

— Красный — символ счастья.

Было темно, и шел дождь со льдом. Льдинки впивались в кожу на шее. Йене посильнее натянул кепку и поднял высокий воротник так, чтобы закрыть уши. Прогулки в полседьмого утра в отвратительную погоду дарят человеку не самое лучшее настроение. Они ворчали друг на друга, на охранников, на погоду, но больше всего — на полковника Тарсенова.

— Садист чертов.

— Сам еще небось задницу из теплой кровати не поднял.

— Завтракает яичницей с ветчиной. Булочками с горячим шоколадом.

— Чтоб он подавился ими, сволочь.