Содержанка

Алексей остановился, его рука уже лежала на дверной ручке. Удобно? С каких это пор ОГПУ стало беспокоиться об удобстве? Он опустил руку, вернулся и внимательно осмотрел всю троицу. Они были примерно одного с ним возраста, лет по двадцать пять. Один — низкий и плотный, двое других — высокие и худые, с одинаковыми усами. У всех троих неприятные цепкие взгляды.

— Вы кто? — напрямик спросил Серов.

— Да мы встречались вчера ночью, — ответил один из высоких.

— Вчера ночью?

— Да. Ты что, не помнишь меня?

И тут Алексей все понял и обругал себя за собственное тупоумие. Усы! Ну конечно же! У них были такие же усы, как у того человека, которого они называли паханом! С кончиками, опущенными вниз у уголков рта.

— Помню, конечно. Как он сегодня?

— Лучше.

— Я рад. Передайте, что я желаю ему скорейшего выздоровления.

— Он хочет тебя видеть.

— Прямо сейчас?

— Да, сейчас. — Мужчина помолчал и неохотно добавил: — Если это удобно. Он просил передать, что тебя ждет хлеб–соль.

Алексей облегченно рассмеялся. Его искренний громкий смех заставил троицу нервно переглянуться.

— Хорошо, — ответил Алексей. — Передайте ему, что я согласен.

Хлеб и соль.

Алексей взял кусок черного хлеба с подноса, с которым его встретили, когда он вошел в квартиру, и опустил в солонку. В России хлеб и соль — это не просто еда. Их соединение обозначает гостеприимство, радушие. На хлебе и воде можно жить. На подносе кроме хлеба и солонки стоял еще и стакан водки, наполненный до краев. Серов взял его и выпил залпом, почувствовав, как напиток выжег паутину, которой затянулся его желудок.

Мозг его тут же заработал быстрее, и Алексей с интересом оглянулся по сторонам. Жилище являло собой любопытное сочетание современности и старины. На стенах висели картины маслом в тяжелых резных рамах, все они были портретами разных мужчин. С каждой из них на него был устремлен острый, проницательный взгляд. Фамильные портреты? Возможно. На миг Алексею вспомнились строгие портреты его собственных предков на стене вдоль парадной лестницы их петербургского особняка. В детстве он их очень боялся. Здесь, по крайней мере, кое–кто из изображенных улыбался. Мебель же, напротив, была новой и практичной, из отбеленной сосны, что совсем не сочеталось с картинами. Впрочем, в большой гостиной было чисто, и ее, по крайней мере, не разделяла на отдельные части натянутая поперек занавеска.

— Сюда, пожалуйста.

Алексей последовал за одним из троицы — толстяком. Они прошли по коридору к массивной двери со старинной медной ручкой, которая выглядела здесь инородным телом. Такую ручку скорее можно было увидеть в какой–нибудь церкви. Провожатый постучал мягким кулаком в дверь. — Да?

— Пахан, я привел вчерашнего знакомого.

— Так чего вы там торчите? Входите!

Комната, в которую попал Алексей, явно принадлежала человеку с увлечениями. Хоть занавески на окнах были наполовину задернуты, неяркий пыльный луч солнечного света пересекал это помещение, освещая обстановку. Крылья, которые, казалось, вот–вот затрепещут, ярко–алые перья, блестящие желтые глаза — в комнате было полно птиц. Алексей от неожиданности вздрогнул, но ни одна из них не пошевелилась. Это были чучела. Рожденные для полета идеальные создания были посажены под стеклянные крышки и обречены сидеть там на сухих веточках до тех пор, пока их перья не почернеют и не обратятся в прах. Алексею вдруг представился отец, Йене Фриис, пойманный в ловушку, заключенный, столько лет лишенный возможности летать.

— Добро пожаловать, друг мой, — произнес густой рокочущий голос.

Эти слова донеслись со стороны большой кровати с темно–красным пологом и длинными белыми подушками, сваленными в один угол, как снежный сугроб. Из глубины этого сугроба смотрело бледное одутловатое лицо вчерашнего знакомца.

— Доброе утро! — радостно приветствовал его Алексей. — Надеюсь, сегодня вам лучше?

— Чувствую себя так, будто меня чертов верблюд пережевал и выплюнул. — Хозяин поморщился, отчего усы скорчились, словно что–то живое.

— Вы у врача были?

— У пахана таблетки есть, — вклинился стоявший рядом с Алексеем молодой человек. — Он такой упрямый, что не разрешает нам врача вызвать.

— Исчезни, Игорь. Ты меня уже раздражать начинаешь, — сказал пахан, но на лице его появилась улыбка.

— Пахан, я не…

— Исчезни.

Игорь посмотрел на Алексея.

— Не бойся, — сказал лежавший мужчина, — этот человек здесь не для того, чтобы мне навредить. Верно я говорю?

— Конечно, верно.

— Хорошо. Так что давай, Игорек, оставь нас вдвоем.

Полное лицо скривилось, молодому человеку, как видно, не понравилось, что его выставляют, как школьника, но перечить он не стал и покинул комнату, захлопнув за собой дверь чуть громче, чем было необходимо.

— Подойди сюда, мой друг.