Сочини мою жизнь

С виду Виталий Петрович был даже чуть моложе Лукича, но вездесущий интернет опровергал это. Ему было около шестидесяти лет, которые почти ровно разбивались на три периода его жизни. Сначала он, послушный и всегда опрятный, носил домой сплошные пятерки из общеобразовательной и музыкальной школ, а потом из университета, радуя маму и бабушку. Потом еще лет двадцать безуспешно пытался конвертировать эти пятерки в приличную заработную плату, работая программистом сначала на государство, а потом на приватизировавшего их контору еврея. Разницы Виталий Петрович не почувствовал. Ему не платил ни тот ни другой. Правда, государство и не обещало. А еврей обещал, но и только. Последнее объяснение по поводу полугодовой задолженности по зарплате хозяин дал на иврите, отчалив на историческую родину как раз в день выписки ордера на его арест. Жену Петровича это объяснение не устроило, и она оставила программиста, кинув на прощание сакраментальное «неудачник».

С этого момента начался третий период жизни Виталия Петровича, чуть было с горя не сдавшего в макулатуру все свои дипломы и сертификаты. Но бдительная мама и стоящая одной ногой в могиле бабушка спасли документы, за что впоследствии он скажет им большое человеческое спасибо и поставит внушительные памятники на их могилы. То ли уход жены снес дамбу его терпения, то ли слишком унизительно было рыдать на глазах тогда еще живых мамы и бабушки, но только с этого времени началось его перерождение, резкий слом траектории его жизни.

В порыве самобичевания и самоуничижения Виталий Петрович пошел к однокурснику, ставшему богатым и солидным членом нового российского общества, и попросил дать работу, за которую платят деньги. Можно экспедитором, можно шофером, можно кладовщиком. Однокурсник оказался гуманистом, а может, сохранил светлую память о совместных студенческих попойках, но, так или иначе, вместо работы шофера он предложил Петровичу место управляющего загибающейся птицефабрикой. Наших кур заклевывали дебелые американские бройлеры, фабрика балансировала на грани разорения без каких-либо радужных перспектив. Но постепенно вставала заря антиамериканских настроений. Эту волну гнал политический ветер. Петрович с его прекрасным музыкальным слухом и системными мозгами программиста-математика быстро понял, куда дует этот ветер, и выкупил птицефабрику, взяв кредит. Однокурсник был страшно рад избавиться от убыточного актива, хотя спустя годы будет давать интервью про то, как сразу почувствовал в Петровиче задатки предпринимательского гения и дал ему путевку в жизнь, оторвав от сердца свою любимую куриную флотилию.

Все это Таня узнала от парня, который все знает. Его звали Яндекс. Единственное затруднение, которое испытал этот парень, касалось пересечения Петровича и Лукича. Яндекс не знал, на каком основании Лукич вписал Виталия Петровича в «дорожную карту» своего пути. Общего бизнеса, судя по всему, у них никогда не было. Что же было общее? Ах да! Лера… Женщина, доставшаяся как переходящее знамя от куриного короля к сырному.

Тане почему-то был неприятен этот факт. Но она отогнала эти мысли и изобразила деловую доброжелательность, присаживаясь в кресло напротив Виталия Петровича.

– Простите, вы, может быть, кофе предпочитаете? Я, закоренелый чаевник, даже не подумал вас спросить. Нет мне прощения! Может быть, пирожные смягчат мою вину?

– Не переживайте, я чай тоже люблю. Особенно с пирожными, – и Таня обезоруживающе улыбнулась.

Контакт был, она уловила это шестым чувством профессионального журналиста. Ей был симпатичен этот человек, и она ему, видимо, тоже. Можно начинать работать.

– Танюш… Можно я вас так буду называть? – спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил: – Мне Игорь Лукич приходится, простите за пафос, близким другом. Так что хочу предупредить, я заведомо пристрастен. Что именно вас интересует?

Было в его взгляде что-то озорное и заговорщицкое, что не давало Тане сосредоточиться на беседе. «Знает или не знает?» – думала она про каблук, сломанный на Красной площади, про поцелуи, срисованные с шипастой маковки собора Василия Блаженного. Вряд ли. Мужики – не бабы, языками не чешут. Хотя… Кто это сказал? Сами мужики и сказали.

Вообще они много чего о себе миру сказали, ведь почти все писатели, поэты, композиторы, художники, режиссеры – мужчины. За редким и досадным исключением. Они только и делали, что описывали тайники своих чувств и расточали секреты своего восприятия в словах, звуках и красках. И вот уже весь мир знает, что слезы у них непременно скупые, дружба обязательно крепкая, а мышление исключительно стратегическое. Остальным мужчинам можно было расслабиться, за них все сказали лучшие представители их породы. Конечно, они описывали и женщин, но таких, какими они видят их, какими чувствами их наделяют, какие мысли им вменяют. И как только женщина открывала рот, чтобы рассказать о себе хоть что-то свое, сокровенное, молчаливые мужчины закатывали глаза и страдальчески морщились. Так женщина получила звание болтливой.