Сочинения в 2 т. Том 2

В тишине и тьме каморки мичман долго обдумывал создавшееся положение. Пожалуй, не следовало сожалеть о тех минутах, когда он не смог помешать бегству. Двое самых опасных противников ранены и, главное, потеряли всякое доверие японцев. Он, Мур, не пытался бежать и, следовательно, приобрел еще большее доверие. Теперь использовать бы это преимущество, обвинить беглецов, накликать на них гнев буниоса и японского правительства… Он скажет, да, скажет, что все они, шестеро, друзья и сподвижники Хвостова и Давыдова, что шли они в Японию для нападений, захвата пленных и грабежей, что это лишь начало военных действий России против японского государства… Помнится, где-то, когда-то читал он о Фернанде Кортесе, конквистадоре, завоевавшем Мексику… Кортес разрушил и сжег свои корабли, чтобы никто из его соратников не попытался возвратиться на родину до полной победы. Мур последует примеру Кортеса: больше, чем корабли, — он сожжет за собой родину. Он не вернется в Россию, но купит себе свободу еще здесь, в Японии. С этого и начнется его отважный и неповторимый путь. А если придется возвратиться? Не страшно — шестерых моряков все равно не будет в живых. Пословица говорит: мертвые сраму не имут, и если в России он назовет их, мертвых, трусами и предателями, кто сможет опровергнуть это?

Он повторял себе: решительность! Первые шаги, уже сделаны, и нужно закончить начатый путь победой.

Но какую неприятность сообщил караульный офицер! Оказывается, не только шестерых беглецов, но и его, и курильца буниос приказал перевести в тюрьму. За что же его, Мура, решили поселить вместе с арестантами? За смирение? Что за порядки в этой Японии! Он был послушен, вежлив, исполнителен, обучал русскому языку переводчиков, исписал бесчисленное количество вееров, кланялся и ползал перед мало-мальски знатными посетителями — и за все это его… в тюрьму?

Хорошо, он снова смирится. Нет, не долго пробудет он в тюрьме. Уже при первых допросах буниос поймет, что перед ним не заговорщик, не бунтарь, а человек добропорядочный и добронравный.

В судебном помещении, где Мур впервые после разлуки увидел возвращенных беглецов, он сразу отметил одну приятную перемену. Ему и Алексею было приказано стать несколько в сторонке от группы Головнина. Расстояние между ними было не особенно велико, но все же это было расстояние! В сторону беглецов Мур даже не посмотрел, неотрывно следя преданным взглядом за каждым движением буниоса. Некоторое время губернатор негромко совещался с чиновниками. Эта минута и показалась мичману подходящей. Он сделал шаг вперед и, сложив на груди руки, наклонив голову, всем видом изображая покорность судьбе, заговорил негромким, дрожащим голосом:

— Матросы… Я обращаюсь к вам… Я знаю — вы не виновны. Капитан и штурман заставили вас отчаяться на эту страшную, бессмысленную попытку к бегству. Прошу вас, говорите нашему доброму буниуосу только правду. Как перед богом, так и перед ним!

Губернатор поморщился и сделал знак рукой, приказывая Муру отойти в сторону. Обращаясь к Головнину, он спросил:

— Известно ли вам было, капитан, что если бы вам удалось уйти, я и еще многие чиновники лишились бы жизни?

— Мы знали, что караульные могли бы пострадать, — сказал Головнин. — В Европе в таких случаях ответственность несут караульные. Но мы не думали, что японские законы настолько суровы и жестоки, чтобы наказывать людей ни в чем не повинных.

Мур снова решительно выступил вперед.

— Неправда, мой дорогой буниос!.. Капитан сознательно говорит неправду. Я сам объяснял ему, штурману и матросам, что в Японии имеется на сей счет очень суровый закон.

Моряки удивились: губернатор, казалось, не обратил внимания на слова мичмана.

— Разве в Европе существует закон, — спросил губернатор строго, — по которому пленные могут спасаться бегством?

— Такого печатного закона нет, да и не может быть, но поскольку мы не давали честного слова, мы считали свой шаг позволительным.

Мур громко засмеялся; все чиновники и губернатор обернулись к нему, а мичман, делая вид, будто не в силах сдержаться, продолжал хихикать в рукав.

— Что с этим человеком? — спросил губернатор у Теске. — Он болен?..

Молодой японец ответил поспешно:

— Да… Имеются признаки… Он все чаще высказывает бессовестные мысли.

— Какие это мысли?

— Такие, что могут появиться только у предателя.

— Мне жаль этого человека, — медленно выговорил губернатор, внимательно оглядывая Мура. — Однако он хочет говорить? Пусть говорит.

— Вас опять обманывают, мой буниос! — воскликнул Мур огорченно, — Капитан открыто смеется над вами. В Европе бегство из плена карается не менее сурово, чем в вашей стране.

Немигающие глаза губернатора словно остекленели; впалые, старческие губы затаили усмешку.

— Вы начинаете делать успехи, мичман. Правда, успехи, нелестные для офицера. Вы забываете, что люди этой группы равны для меня, хотя вы лично и не успели бежать.

— Но я и не пытался бежать, мой буниос! — вскрикнул Мур испуганно. — Я давал только притворное согласие, чтобы потом обо всем рассказать вам!

Чиновники засмеялись, а губернатор проговорил негромко и равнодушно: