Сочинения в 2 т. Том 2

— Я счастлив! — ответил японец. — Я просто счастлив, мой обожаемый капитан! Я хотел бы только уточнить одну маленькую подробность, что, надеюсь, не затруднит капитана… Когда шлюп находился у берегов Итурупа, мой уважаемый капитан говорил, будто он прибыл для торговли: продавать и покупать. Сейчас же он говорит, что зашел в нашу гавань из-за неприятных погод?

Головнин видел: человек тридцать вооруженных японцев и сам начальник теперь напряженно следили за выражением его лица. Медленно, незаметно и, конечно, не случайно японцы постепенно окружали его, Васильева и Алексея. Было еще не поздно возвратиться на шлюпку, а в случае нападения — проложить себе дорогу оружием. Но не подумают ли японцы, что это — страх, что он, русский капитан, а значит, и его команда боятся японцев? Быть может, они охотно уступят дорогу к шлюпке? Как же тогда будет выглядеть бегство с переговоров? Он решил продолжать начатую игру до конца. Делая вид, будто не понимает вопроса, он попросил курильца объясниться подробней, выслушал его и, к удивлению начальника, улыбнулся:

— Но дело в том, что на курильском языке, — сказал он, — нет слов: «покупать» и «деньги». Я думаю, в этом недоразумении повинны переводчики. Только дурные погоды привели меня сюда на пути из восточных владений России в Петербург.

Японец достал из кармана халата узкий сверток бумаги и записал этот ответ. Вопросов к русскому капитану у него оказалось много. Ему непременно нужно было знать, сколько лет русскому царю и как называются по-русски… туфли; холодно зимой в Петербурге или тепло и ловится ли в России рыба иваси; где находится бывший русский посол в Японии Резанов и какой табак предпочитает капитан… Наконец, справившись, как называется по-русски луна, и с прежним серьезным видом записав ответ, он сказал, что теперь очень доволен.

Крытая большими циновками палатка была расположена здесь же, на галечном откосе. В пятый или в шестой раз справляясь о здоровье капитана, начальник пригласил его в палатку. Здесь начались угощения рыбой и икрой, чаем и какими-то сладкими кореньями, напитком саке, и табаком, и новыми неожиданными вопросами:

— Как это называется? — спрашивал японец, не переставая улыбаться. — Пуговица? О, как красиво! Как это приятно звучит — пуговица!

Головнин приметил, что каждое новое блюдо приносили разные люди. Они приходили в палатку и оставались здесь — все вооруженные, замкнутые, знающие что-то, о чем нельзя подавать вида. Так постепенно в палатке собралось до двух десятков японцев. Головнин решил, что вежливости уже отдано положенное количество вопросов и ответов, и спросил начальника, когда он разрешит получить продукты и сколько нужно будет заплатить?

— Мой дорогой капитан! — почти закричал японец. — Вы говорите, десять мешков рису? Но почему так мало? Двадцать мешков! Нет, что я говорю? Тридцать!..

— Вы очень щедры, господин начальник! — заметил Головнин.

— Меня подкупает ваша скромность, добрейший капитан! Что значат, в конце концов, какие-то десять мешков рису? И потом, вы так мало просите рыбы и зелени.

— Я не просто прошу, а спрашиваю: можно ли купить?

— Вот именно: купить! Но вы так скромны с этой просьбой… Десять мешков рису. Ха-ха!.. Я был бы готов, милый капитан, отдать вам все богатства этого острова. И не только острова — океана. Но, к сожалению, это может остаться лишь мечтой. В крепости находится начальник постарше меня. Я не имею права отпустить даже одного мешка рису, даже луковицы, уважаемый капитан…

— Болтун! — равнодушно сказал Головнин, досадуя, что напрасно истратил столько времени, и поднимаясь с циновки.

— Вот именно: болтун! — весело воскликнул японец. — Красивое слово: болтун… Что означает это слово?..

— Скажи ему, Алексей, что этим словом он может при знакомствах рекомендоваться. Пусть и в документе своем запишет: болтун…

— Я очень рад, — сказал японец. — Я напишу своей жене, что получил от вас новое, такое громкое имя!

Покидая палатку, Головнин какие-то секунды испытывал чувство близкой опасности, почти физическое ощущение ее. Быть может, еще один шаг — и здесь что-то должно было свершиться. Он опустил руки в карманы мундира, прикоснувшись к холодноватому металлу пистолетов и вошел в расступившуюся группу вооруженных японцев.

Что заставило их расступиться? Возможно, стремительное появление матроса Васильева, который шагнул навстречу своему капитану с ружьем в руках?

С берега донеслась песня, знакомая, русская песня, слышанная еще в Рязани. Пели ее три матроса, оставленные на шлюпке. Слаженные сильные голоса свободно плыли над гаванью, уносясь в океан, и была в этой песне душевная ясность и молодая, уверенная удаль, для которой словно и не существовало ни опасностей, ни преград.

«Похоже, они расступились перед этой песней», — подумал Головнин.