Сочинения в 2 т. Том 2

— Ух, какая работа, товарищ!.. Видели, как они валились? Флотская, настоящая работенка!

Второй моряк, небритый, скуластый, с лицом смешливо-удивленным и, как показалось Игнату, очень потешным, выкатил зеленоватые глаза:

— М-да-а… Товарищ профессор!.. Откуда ты такой?

Игнат не ответил. Он думал о штурмане. Васильков ли то был? Нет, он не мог сомневаться — конечно, Васильков! Так вот он, оказывается, какой! Впервые, неожиданно для себя, Игнат с восхищением думал о маленьком штурмане.

Первая атака противника сорвалась. Он откатился, залег. Такого отпора он, конечно, не ожидал. Перестрелка вскоре совсем прекратилась, только ракеты по-прежнему горели в низком, задымленном небе, да снайпер время от времени, видимо, чтобы напомнить о себе, дырявил и без того побитый раструб вентилятора.

У трюма номер два заработали ручные донки. Три шланга шумно выплескивали за борт воду. Косматый механик в брезентовой робе, изорванной по всем швам, тряс кулаками и чубатой седой головой, тихо, с наслаждением ругаясь. Клял он анафемского снайпера, их пикировщики и эту дьявольскую гряду, на которой приходится переживать такую неприятность.

Если бы тогда, после бомбежки, судно могло продержаться на плаву хотя бы два-три часа, оно было бы за линией фронта. Нет, не судьба… Капитан вовремя посадил его на камни — уже застопорилась машина, в трюмах бушевала вода, оставались какие-то считанные минуты…

Боевой биографией этого простого рабочего — корабля, не имевшего на своих палубах ни единого грамма брони, неспроста восхищались даже видавшие виды военные моряки. Восемь раз прорывался он в осажденный, пылающий Севастополь; проходил сквозь сплошную завесу огня в громыхающий залпами Камыш-Бурун; отразил атаку торпедных катеров под Одессой и последним покинул порт, вывозя раненых и вооружение… В судовом журнале значилось; двести бомб упало вблизи корабля. На бортах его и надстройках было четыреста восемьдесят шрамов от мелких пробоин. В списке экипажа многие фамилии были обведены черной каймой. Четыре раза сообщали немцы о потоплении корабля… А он внезапно появлялся из темени моря, из мглы, и установленные на его палубах орудия сметали береговые заставы врага, солдатские казармы, обозы, батареи… Родное Черное море надежно укрывало неуловимый корабль. Но этот рейс был самым отчаянным и трудным. Начинаясь у серых прибрежных скал, прорезая леса, ущелья и горы, дымясь на обрывах, на каменной крутизне, здесь проходила линия фронта. В ту ночь она отодвинулась на юг…

С нетерпением выглядывали фашисты: когда же на мачте взовьется белый флаг? Но уцелевшая часть команды сопротивлялась. Это была бессмысленная борьба. Один-два снайпера постепенно могли решить исход дела. Однако море не ждет: грянет шторм, и богатый трофей потерян. На что же надеялась в течение долгих двух суток горстка моряков? На приход катера? Но катер, пытавшийся прорваться к аварийному судну, был расстрелян артиллерией на подходе к берегу… Пусть даже второму, третьему катеру удастся пройти — чем он поможет разбитому, засевшему на камнях кораблю, за которым неусыпно следят береговые пушки?

Это была последняя ночь. Так думал не только противник. Знали это и Вежелев, и старший механик, и вся команда — наверняка. Понял, спокойно, отчетливо осознал эту неизбежность и Шаповалов. И просто, легко разгаданным теперь предстал перед ним в своем поступке Васильков, в поступке, который так поразил сначала Игната. Маленький штурман правильно оценил безвыходность обстановки. Он хотел честно умереть. Но, значит, он вообще был честным человеком, отважным и честным не только на словах. Никто не посылал его туда, на скалы. Он сам увидел, что нужен там. Смешным и ничтожным показался Игнату тот давний случай в рулевой рубке корабля. При мысли об этом чувство, похожее на стыд, шевельнулось у Шаповалова: все время он, оказывается, усердно отыскивал в поведении маленького штурмана, в каждом слове его подтверждение своей неприязни. А какие творились вокруг дела! Место ли в них давним мальчишеским обидам?..

Глядя на берег, механик говорил удивленно:

— Пехотинцы — парни, что надо! Глянул я на них сначала: тихие, скромные ребята, будто застенчивые даже… А как воюют! Орлы!.. Что за народ у нас — кремень, — чем больше сталь вражеская крешет, тем больше он сыплет в ответ огня…

Близко, словно над самым ухом Игната, знакомый голос произнес:

— Этакая метаморфоза, понимаете! Боевое крещение в полном смысле слова…

Шаповалов вздрогнул и обернулся. В меркнущем свете ракеты, мокрый, в расстегнутом, смятом кителе, но веселый, улыбающийся стоял Васильков. Мутные ручейки струились по его лицу, по тонкой, голой шее, стекали с растрепанного, жиденького хохолка. Он оглядывал себя, растопырив короткие руки, и говорил насмешливо:

— Шлюпка — не шлюпка, понимаете, вся продырявлена, как дуршлаг… У самого трапа накренилась и перевернулась… Ах, мои шелковые носки!