Сочинения в 2 т. Том 2

Николай присмотрелся и уже встревоженный поднялся по выступам сруба, — решетка была снята. Он нащупал коробку спичек в кармане бушлата, поднялся на руках и, опираясь локтями о брусок подоконника, зажег спичку. Амбар был пуст.

Николай спрыгнул на землю и взял винтовку. Он вспомнил о лодке, но не вернулся на отмель, а побежал к мысу, к устью реки. Он умел ходить по тундре, и охотники недаром шутили, что если собаки не догонят волка — догонит Николай.

Он выбежал на мыс и глянул вниз, по реке. Лодка плыла у берега, несколько впереди, почти у входа в море.

Николай крикнул, но Варичев не отозвался.

Николай подождал и снова крикнул. В слабом свете звезд было заметно, как под веслами вспыхивают зеленоватые отблески пены.

— Остановись! — крикнул Николай. — Ты дал слово!..

Лодка уже скрылась во тьме.

Николай вздохнул и вытер вспотевшее лицо.

Потом поднял винтовку и, следя за едва уловимыми всплесками воды, нажал спусковой крючок. Он был метким стрелком. Он слышал шумный плеск от падения человека в воду и бросился к реке, к тому месту, где только что плыла лодка, разделся и поплыл, но лодка, которую он догнал, была пуста.

Сколько ни нырял, ни шарил по дну Николай, он ничего не нашел. Здесь было быстрое течение на последнем перекате, а дальше начиналось море.

…В маленьком городке Рыбачьем, выросшем из поселка, эта история уже почти забыта. По крайней мере, можно подумать так. И если изредка кто-нибудь из рыбаков вспоминает о тех внезапно нагрянувших трудных днях, он никогда не назовет ни фамилии, ни имени Варичева — человека, обманувшего доверие народа. Камень, омываемый волной, лежит на могиле вахтенного Алеши, на мысе, рядом с высоким новым зданием маяка. И так уж заведено здесь, что капитаны траулеров, посещающих маленький порт, всегда отдают честь памятнику, проходя мимо мыса.

Свет маяка льется над морем, и кажется — тучи прочь бегут от него, и, как эхо привета с дальних морских просторов, в Рыбачье доносятся спокойные гудки наших кораблей.

ПОРУЧЕНИЕ

Утром крейсер бросил якорь на рейде Туапсе. Шаповалов не спал. Он слышал, как смолкли турбины, как загремели в клюзах цепи, и в неожиданной, непривычной тишине корабельные склянки пропели пять часов.

Игнат знал, что крейсер задержится здесь недолго; только сдаст раненых береговым госпитальным врачам, примет свежее пополнение — девятнадцать человек, добавит в цистерны пресной воды и опять — в путь.

Это была обычная, короткая стоянка, и ею мало кто интересовался, так как ничего не меняла она в жизни боевого корабля, строго рассчитанной и всегда напряженной. Только два человека в экипаже с волнением ожидали этих минут: матросы Шаповалов и Гаевой — им предстояло сойти на берег. С вечера еще, едва сменившись с вахты, брились они, стриглись и мылись, и с десяток матросов, свободных в эти часы, с увлечением занимались их туалетом: один окроплял их одеколоном, другой снимал последние пылинки с новеньких бушлатов, третий размахивал бархаткой, расхваливая свою исключительную ваксу, то ли «Сияние», то ли «Огонь».

Можно было подумать, что надолго прощаются они с друзьями, так шумны были проводы, начатые еще в открытом море, хотя прощались они только на четыре дня.

Ровно через четверо суток, в два часа пополудни, здесь же, на рейде, крейсер возьмет их на борт. Так сказал командир. Этот краткий отпуск был особой наградой. После ранений, полученных под Севастополем, и Шаповалов, и Гаевой пожелали остаться на корабле. Давно, очень давно были они на берегу. Неведомо, как это дошло до командира, что именно в Туапсе им обоим очень хотелось бы погостить. Он спросил у Гаевого:

— Кто у вас на берегу?

Гаевой ответил:

— Жена, дочь…

— А у вас, Шаповалов?

Вопрос для Игната был слишком неожиданным. Кто у него был на этом берегу? Никого… Почти никого. Но в неспокойной, дальней дороге не раз думал он об этом городке, о тихом переулке, серебряном от листвы тополей. Он не мог назвать ни жену, ни невесту. Была здесь девушка, которую хотел он видеть или только узнать о ней: жива ли? Он ничего не сказал, и командир не повторил вопроса.

— Разрешаю четверо суток отпуска. Двенадцатого — ровно в два — быть здесь. На рейде…

Позже Гаевой говорил:

— Глянул я на тебя, Игнат, и жалко стало. Чего так теряться? Ну, сказал бы, жена…

— Понимаешь, Григорий, врать не люблю. А еще Чаусову врать. Нет…

Гаевой засмеялся; густые, цвета проса веснушки задрожали на его вздернутом задорном носу.

— А ведь он понял… Все равно понял: кто-то есть у тебя! Ждет какая-то заноза…

Игнат посмотрел на него в раздумье.

— Не знаю. Нет, она не ждет.