Сочинения в 2 т. Том 2

— Есть у нас такой, — сказала Серафима, показав рукой вверх по реке. — Вон, видите, маленький домик стоит? Кузнец живет там, Андрюша. Гусли у него старинные, лет сто им, наверно… Андрюше тоже около этого…

— Пожалуй, и того больше, — заметила старуха. — Он ведь сам роду своего не помнит. А где ни спроси — везде бывал. Память у него чистая.

Девушка покачала головой.

— На гуслях струна порвалась… Самая тоненькая… Другой такой и не сыщешь.

— Что же он поет? — спросил Илья.

— Как поет! — прошептала старуха. — Про все, что видит, поет… А про тебя, милый, говорит, лучшая песня… И лебедем узывает, и оленем — веселый человек!

— Четыре раза он приходил, — сказала Серафима. — Расспрашивал у Николая. — Она вздохнула. — Только, что может рассказать Николай?

Старуха вытерла краем платка глаза.

— Что уж тут… молчальник он у тебя.

Варичев ничего не сказал. Он только взглянул на Серафиму. Теперь у него была одна мысль — узнать этих людей, их жизнь, их внутренний мир.

Девушка опять засмеялась.

— Зато он добрый. Шаль мне подарил.

— Пойдемте к Андрюше, — предложил Варичев. — Интересно его посмотреть.

Он оперся на руку Серафимы. По тропинке, усыпанной голышами, они поднялись на пригорок, где над кремнистой осыпью темнела избушка кузнеца. Серафима постучала в окошко. Никто не ответил. Они подождали минуту. Варичев оглянулся на поселок — маленький, светлый, теснившийся к реке. Три домика, окруженные сараями, рубленными из сосны, стояли рядом, словно прижавшись друг к другу. Низкие березки поднимались у окон. Досчатая мостовая вела к причалу. Там на высоких, соединенных перекладинами шестах сушились сети.

Ничего больше не было вокруг, только тундра, дымящаяся в закате, и одинокая темная ель на мшистом увале.

— Проснулся? — воскликнула Серафима. — Дядя Андрюша, открой!

Они вошли в горницу, украшенную ветвями березы и ели, с полом, усыпанным вялой душистой травой, и Варичев сразу увидел гусли. Они висели над кроватью на косматой медвежьей шкуре — строй серебряных струн в прямой и строгой оправе. В сторонке, у стола, сидел хозяин. Маленький, сгорбленный старик-чукча. Он поспешно встал из-за стола, отошел в угол, раскинув руки.

— А я ведь ждал вас!.. Вчера еще ждал, право слово!.. — Он говорил на чистом русском языке, лишь немного растягивая слова. И Варичеву сразу показалось, что он умышленно замедлял речь, любовно произносил слова, как бы прислушиваясь к тому, что говорил.

— Ко мне всегда гости заходят. Капитаны заходят, матросы, рыбаки… Чай, может, пить будете?

— Нет, — сказал Варичев, садясь к столу.

Серафима ближе подошла к старику.

— Ты песню сыграй, Андрюша… Интересуется Илья Борисыч.

Старик засмеялся тихим, радостным смехом. Не оглядываясь, он протянул руку, снял гусли со стены. Длинные черные волосы его рассыпались по лбу, как будто от порыва ветра. Круглое безусое лицо, густо изрезанное морщинами, улыбалось.

— Я чем умею, тем и встречаю гостей, — сказал он, поднимая дрожащую руку. — Кто хлебом да солью встречает, кто словом добрым.

Словно утомленная, рука его упала на струны, и глуховатый звон медленно наполнил комнату. Был он похож на отдаленный говор прибоя у этих прокованных морозом берегов. С удивлением Варичев смотрел на старика. Короткие, крепкие пальцы быстро бегали по струнам. Раскачнувшись и отбросив волосы со лба, он заговорил, запел; Варичев никогда не слышал таких песен; Андрюша пел о том, что видел: о госте своем, о молодости его, о деревне рыбачьей у студеного моря, о лихих рыбаках. Легкие и простые находил он слова.

Сидя у стены, под веткой березы, еле заметно тронутой багрянцем, Серафима смотрела на Илью. За эти дни, пролетевшие совсем незаметно, она словно уже научилась его понимать.

Сейчас она тоже угадывала: наклонив голову, сдвинув брови, Варичев, казалось, неотрывно слушает песню, но думал он о другом. Серафиме показалось — он смеется про себя, но сдерживаясь. Она подумала о том, как много видел этот человек и каким, наверное, просто глупеньким кажется ему Андрюша. Невольно совсем по-иному взглянула она на кузнеца. Он пел, раскачиваясь в такт песне, то опуская голову к гуслям, то встряхивая щуплыми плечами, косматый, похожий на юродивого, он скорее был страшен со своей радостью и весельем, со своим шаманством на струнах. Ей стало жаль Андрюшу, жаль как родного, словно что-то близкое теряла она. Когда, наконец, утихли гусли и Андрюша бережно снял их с колен, Серафима свободнее вздохнула.

— Интересно, — сказал Варичев. — Вы просто поэт.

— Что? — в смущении переспросил Андрюша.

— Книгу могли бы написать.

Андрюша махнул рукой.

— Ну, книгу… Книга — дело мудреное. У меня от звона все идет… от голоса.

— И верно, — вмешалась старуха. — Давно это у него. Как ударит по наковальне, как зальется — простая вещь ведь железо, — так он все голоса его узнал.

Серафима первая поднялась со скамьи.

— Спасибо тебе, Андрюша… хорошая песня.

Варичев тоже встал.

— Слово только надо заменить… имя. Ничего я такого не сделал…

Кузнец хитро усмехнулся, покачал головой.

— А как же песня родится? Для примера она родится, милый человек.