Сочинения Иосифа Бродского. Том VII

К 2000-му году, они считают, можем стать монопольными производителями газировки.

Так это — когда еще будет.

Сначала дожить надо.

Мне только год до пенсии.

Кроме того — выборы.

А займы — вот они.

Все смотрят на Густава. Густав пятится, прижимая к себе туго набитый портфель.

Что это вы на меня так смотрите? -Как?

Так.

Как «так»?

Вокруг Густава постепенно смыкается кольцо.

Сами знаете.

А ты не боись.

Да. Это не больно.

Никто тебя не обидит.

Цецилия, мишку загороди.

Так он же неодушевленный.

Это еще проверить надо.

Ой! Трое на одного!

Большинство называется. -Ой!

Не боись, говорю.

Ой! Ой! Ой!

Короткая схватка. Петрович с портфелем Густава.

Люди гибнут за металл. Как говорил Шаляпин.

Гуно, «Фауст».

Все-таки при социализме до рукоприкладства не доходило.

Базиль Модестович?

Я имею в виду, на заседаниях кабинета.

Дензнаки были другие.

И вообще — ценности.

Их как раз не было.

Поэтому и не доходило.

Н-да...

То-то и оно...

Сколько там, Петрович?

Согласно накладной, 2 миллиона.

Чего: марок?

Нет, долларов.

Другие дензнаки.

Значит, по 500 тысяч каждому.

То есть как это каждому?! Густаву тоже?

Густаву тоже.

Да он же отдавать не хотел, господин Президент! То есть Базиль Модестыч. За что ему? Он же сопротивлялся!

Он такой же член кабинета, Петрович, как ты, Цецилия или я.

Да, просто в меньшинстве оказался.

Демагогия! Мозги у вас от демократии размякли, что ли! Да наша доля увеличивается на 500 тысяч. Это даже если на три разделить...

Пятьсот на три разделить — тем более поровну — даже Густав не сможет. Тем более — ты.

А я и не буду! (Взрывается.) Ни на четыре, ни на три, ни пополам! Пошли вы все в задницу! Буржуи мягкотелые! Гнилье! Все — мое! Я отобрал, и это — мое! Пока. До встречи в Париже!

Бросается к выходу. Путь ему преграждает Медведь с револьвером в руке.

Не валяй дурака, Петрович. Сядь и кончай пельмени, а то остынут.

Петрович, совершенно уничтоженный, бредет к столу, бросает портфель на стол и садится.

Топтыгин теперь, значит, на тебя работает.

Для меня это, честное слово, Петрович, такая же неожиданность, как и для тебя.

Просто ученый Медведь, Базиль Модестович. Пережитки фольклора. Цыгане раньше на ярмарке с таким выступали.

Но — неодушевленный.

Единственное утешение. Но надо еще проверить.

Многоцелевой робот, наверное. Непрерывная трансляция плюс защита интересов вкладчиков. Логическое завершение принципа скрытой камеры.

Я и говорю: следят.

Так ведь только за экономикой, Петрович.

Цецилия, дай Густаву воды.

Спасибо, мне уже лучше.

Тогда садись и кончай креветки.

С пивом, Густав. Пиво еще осталось.

И ты тоже, Петрович. Охолонуть не мешает.

Да я, Базиль Модестыч, уже.

Между прочим, Петрович, ты на каком языке в Париже объясняться собирался?

Ну, на этом. Там эмигрантов наших полно. Половина до сих пор на меня работает.

А деньги куда?

Ну, в банк, наверное.

В какой?

Да не все ли равно? Зачем зря мучаешь, Базиль Модестыч?

А ты представляешь себе, какие там налоги? Представляешь себе, что налогами этими тебя бы обобрали в одночасье — особенно если без гражданства — почище, чем ты только что пытался нас?

Зачем человека зря мучить?

Затем, что деньги лучше вкладывать помалу в разные вещи, чем в банке держать, Петрович. Пора бы тебе это знать, тем более — пенсия не за горами. Землю хорошо купить или, скажем, дом. Недвижимость, словом. И лучше это делать отсюда, чем на месте: опять-таки из-за налогов.

Да что ж ты, Базиль Модестыч, со мной делаешь...

Эх, Петрович, все мы тут — люди временные. И ты, и Густав, и Цецилия, и я. И не потому что демократия с ее выборами — с этим-то мы разберемся. Просто возраст не тот. К двухтысячному году нас тут не будет, и газированную монополию — даже если она наступит — мы не увидим. В худшем случае, нас свергнут, как сам знаешь где в 17-м году, в лучшем — марку выпустят за то, что демократию ввели. Так что не надо все самому хватать, надо и о других подумать. Не говоря о том, что и вообще на четыре все делится как-то легче, чем на три.

Базиль Модестыч, голубчик ты мой...

Петрович, не превращайся в бабу.

Да, Петрович, выпейте пива.

Входит Матильда в пятнистой, а-ля леопард, комбинации, катя перед собой коляску, на которой возвышается большая картонная коробка, на которой стоит поднос с десертом. Медведь «настраивается» на Матильду.

Десерт, дамы и господа! А это (указывая на коробку) для вас, г-н Президент. Из Лондона. И еще, г-н Президент: в городе большая демонстрация. Направляется к дворцу. Бон апети, дамы и господа!

Гермес?

Видаль Сассун.

Матильда выходит.

Они теперь повадились уже и по вечерам шляться.

Вряд ли это серьезно.

Тем более вечером иностранные корреспонденты ужинают.

Не то что местные!

Может, из-за цен?

Вряд ли. Ценами теперь не удивишь.

Может, опять канализационные трубы лопнули?

Да, вчера ночью мороз был сильный.

Скорей всего, это мои новые законы против нищих.

Полицию, что ли, вызвать?

В самом деле, Петрович, позвоните и узнайте, в чем там дело.

Ладно, только торт шоколадный с абрикосами не весь съедайте.

Петрович идет к рабочему столу Главы государства, поднимает трубку и набирает номер; в то же время Медведь оборачивается к окну и обращает свою морду вовне.