Сочинение Набокова

Мне кажется, такая постановка вопроса резервирует для переводчика слишком важное место, несвойственное этому сравнительно нетщеславному роду филологической деятельности, к которому после происшествия, описанного в одиннадцатой главе Книги Бытия, приходится часто прибегать. Но только в колоссальном истребительном и вместе перевоспитательном лагере С.С.С.Р. переводчик, по известным всем причинам, сделался довольно заметным лицом, чем-то вроде раздатчика баланды. Составились товарищества, под-союзы, секции, с привилегиями, соизмеримыми с таковыми советских писателей-хлеборезов, которые, правда, обычно уступали переводчикам в отношении нравственности, таланта и общей культуры. Установилось даже учение об особенной советской школе перевода, может быть по модели фигурного катания, женского дискометания или шахмат. В остальном же мире (как оно впрочем было и в России) имя переводчика набирается петитом и до него никому кроме близких нет дела, как нет никому дела до имени толмача на переговорах или посольского драгомана, и это совершенно естественно и так и должно быть. (Впрочем, я не имею здесь в виду переложения поэзии, где нередко случалось, что дарование и мастерство переводчика превосходили и покрывали собою вялый оригинал.)

Занятие переводчика скромное, и трудность его не только техническая, но и психологическая, т. к. всего труднее удержаться от самонадеянного соблазна подправить оригинал в провисшем или просто слабом его месте. В этом отношении переводить недоконченную и недоделанную вещь весьма и весьма соблазнительно, в самом прямом, т. е. дурном смысле этого слова.

Что до общего замысла, который в случае «Лауры» скрыт от нас, то я думаю, что, не зная его, переводить вместе и затруднительней, и в некотором отношении проще, по причине, которую я упомянул раньше.

2.

Российское информационное агентство, 8 ноября 2009 (день знаменательный). Вопросы прислала Светлана Вовк.

Стало ли это произведение открытием для вас, увидели ли вы в нем другого Набокова?

Есть важная психологическая разница между тем, как читаешь книги умершего писателя, и как — живого, книги, написанные прежде чем их читатель научился читать, и новые, сочиненные в прошлом году, а ты как раз в мае слонялся по Елисаветграду, подбирая стихи когда б вы знали из какого сору, или осенью пытался написать нечто вразумительное об этом самом писателе у себя в Покровских Выселках. Для меня первой такой свежей книгой Набокова, т. е. написанной когда я уже прочитал немало его прежних книг, был его последний роман «Посмотри на арлекинов!», напечатанный в 1974 году, а в следующем провезенный в Москву мимо таможенных клешней нашей английской приятельницей. Я тогда начал было переводить «Пнина», и мне эта новая книга стала лексическим пособием. (Кстати сказать, мне случилось прочитать в нескольких отзывах о недавнем втором издании этого перевода, будто я положил на этот труд 25 лет! Это смешное недоразумение. Я просто переделал свой старый вариант к 25-летию первого издания, на что ушло три месяца).

И в этом вымысле о вымыслах, которые Набоков там называет арлекинами, я действительно услышал иной его голос, словно на терцию ниже привычного, и эта новизна как-то связана была с обновленным сознанием того, что он вот теперь живет на берегу Женевского озера и кто знает что он сочиняет именно в эту минуту. Это я узнал в точности через шесть лет, от его вдовы, сидя в его кабинете в гостинице на берегу озера, но прочитал это недописанное сочинение гораздо позже. И опять его голос показался сначала незнакомым, и может быть еще ниже тоном. Но по многократном перечитывании кожа прозы растягивается, и теперь уже почти нигде не теснит.

Можно ли считать этот роман одним из самых сильных произведений Набокова? И что вам наиболее близко из творчества Набокова?

«Лауру и ее оригинал» в ее настоящем виде нельзя называть романом и сравнивать с другими. Если бы нам от «Гамлета» достался только первый акт, черновик монолога о самоубийстве, инсценировка «Мышеловки», да последняя сцена, а засим — молчанье, то можно ли было бы считать ее в числе лучших шекспировых пьес? Это — фрагменты романа, или лучше сказать фрагменты из романа, потому что сама книга уже существовала в воображении автора со всей своей архитектурой и интерьерами, но записана была только на треть или четверть, причем большею частью не подряд. В ней нельзя узнать главного в романе — композиции: внутреннего соотношения частей, расположения частностей, тематических переходов, перемычек начал и концов, т. е. нет замкнутой энергетической сети, приводящей в согласованное движение все сочинение.