Собрание сочинений. Врата времени

Джикозес и его люди остались в доме и даже не соизволили проститься, когда вооруженный отряд, к которому присоединилась Илмика Хэскерл, уводил с собой Брайена и Ту Хокса. Шли только ночами, скрываясь днем в укромных и, вероятно давно знакомых местах. Страна хоть и подверглась нашествию врагов, не те, по-видимому, еще не успели освоиться на захваченной территории. Во всяком случае отряд довольно успешно избегал стычек с патрулями и дозорами перкунианцев, чего нельзя было сказать о тучах комаров, неотступно преследовавших их и днем и ночью. Солдаты каждый день натирали лицо и руки каким-то безобразно вонючим жиром, чтобы отогнать этих кровопийц, и вскоре оба американца скрепя сердце были вынуждены последовать их примеру.

На третий день пути О’Брайен почувствовал себя плохо, он то весь горел, то трясся в ознобе, покрываясь холодным потом. Это напоминало малярию, и осмотревший сержанта санитар подтвердил диагноз.

Следующим утром ирландец не смог встать. Из одеяла и стволов двух молодых березок солдаты соорудили примитивные носилки и уложили на них сержанта. Впереди встал один из солдат, сзади за носилки ухватился Ту Хокс. Каждые полчаса в носилки впрягался новый солдат, Ту Хокса же не сменял никто, и он, стиснув зубы, шел и шел, уже не чувствуя боли в судорожно сведенных пальцах.

На привале санитар дал О’Брайену воды, заставил проглотить две большие таблетки, зеленую и красную, и повторял эту процедуру по четыре раза в день, впрочем, без особого успеха. О’Брайен все так же трясся, потел и стонал в горячечном полузабытьи. Когда же приступы, как это бывает при малярии, сами собой прекратились, офицер ясно дал понять: носилок больше не будет, – и еле волочившему ноги О’Брайену пришлось встать и идти. Каждый переход Ту Хоксу приходилось почти что тащить полубесчувственного товарища на себе – можно было не сомневаться, что офицер не моргнув глазом пристрелит О’Брайена, стоит тому хоть немного отстать. Двигаться самостоятельно сержант не мог, а офицера заботил лишь отданный его отряду приказ. Уже в первый день Ту Хокс понял, что этот приказ – провести девушку через занятую неприятелем территорию к своим.

Прошло еще четыре мучительных дня – О’Брайен становился все слабее и слабее, – и наконец они достигли деревни, где ничто им уже не угрожало. Здесь Ту Хокс увидел первую железную дорогу. Труба паровоза, такого допотопного, что в своем мире он отнес бы его к концу прошлого века, была сделана в форме головы сказочного демона, а борта выкрашенных в красный цвет вагонов покрывали приносящие удачу в дороге знаки.

Деревня оказалась поселком при железнодорожной станции. По обеим сторонам пути теснилось десятка три домиков, лавчонок и складов. На каждом красовалась вырезанная из дерева и пестро размалеванная фигурка духа-хранителя.

Офицер почтительно проводил девушку к пассажирскому вагону и помог ей войти. На американцев его вежливость, увы, не распространилась – он прорычал, что их место, дескать, тремя вагонами дальше. Не желая признаваться, что понял приказ, Ту Хокс молчал, и солдаты тычками погнали их вдоль состава, грубо втолкнув в какое-то подобие теплушки.

Тяжелый, спертый воздух ударил им в нос, отовсюду приподнимались, с любопытством приглядываясь к новичкам, лежавшие вповалку на соломе раненые солдаты. С превеликим трудом Ту Хокс отвоевал достаточно места чтобы уложить больного товарища, и отправился на поиски воды. Сопровождать его вызвался уже немолодой солдат с замотанной грязным бинтом рукой и повязкой на голове, сквозь которую проступала кровь. В здоровой руке солдат сжимал нож и не уставал напоминать Ту Хоксу, что не замедлит пустить его в ход при малейшем намеке на попытку к бегству. И в подтверждение своих слов весьма выразительно изображал, как перережет Ту Хоксу глотку. То ли назначенный, то ли добровольный надзиратель не отходил от них ни на шаг до самого Эстокуа – столицы и конечной станции.

Дорога растянулась на пять суток: поезд едва тащился, часами простаивал на запасных путях, пропуская двигавшиеся на запад воинские эшелоны. Весь первый день пути раненым и больным не дали ни капли воды. О’Брайен, у которого снова начались приступы, был так плох, что сидевший рядом Ту Хокс с ужасом ждал скорого конца его мучений. Наконец поезд остановился вблизи небольшой речки, и те, кто мог ходить, сломя голову бросились из вагона, похватав все, что только можно наполнить водой.

Духота, вонь и стоны превращали вагон в камеру пыток. У лежавшего рядом с О’Брайеном человека началась гангрена. Запах гниющей плоти был так ужасен, что несмотря на голод Ту Хоксу кусок в горло не лез. Наконец несчастный умер, и раненые, не дожидаясь станции, выбросили его тело из вагона.

Удивительно, но на третий или четвертый день такого пути О’Брайен начал поправляться. Когда поезд доплелся до Эстокуа, жар и озноб уже отпустили сержанта.