— Коня? — сказал кузен Денни, не переходя еще на крик. — К коню Друзиллиному никакой янки больше не полезет. Когда они пришли дом жечь, Дру схватила пистолет и как была, в воскресном платье, кинулась сюда, в конюшню, а они за ней. Вбежала, вскочила на Боболинка незаседланного, и даже узду не успела надеть, а янки загородил выход и кричит: «Стой!» — а Дру ему: «Прочь с дороги — затопчу», — а тот: «Стой! Стой!» — и тоже пистолет выхватил, — кузен Денни перешел уже на крик, — а Дру нагнулась к уху Боболинка: «Стопчи его, Боб!» — и янки еле отшарахнулся. Но и весь двор был полон янки, и Дру остановила Боболинка, спрыгнула в своем воскресном платье, пистолет вложила дулом Боболинку в ухо и говорит: «Всех вас тут перестрелять у меня пуль не хватит, да и не помогло бы все равно; но для коня достанет одной пули. Стрелять, значит?» И они сожгли дом и ушли! — Денни орал уже вовсю, а Ринго таращился на него восхищенно. — Бежим! — горланил кузен Денни. — Бежим про негров слушать на реке!
— Про негров я и так наслушался за свою жизнь, — сказал Ринго. — Мне про железную дорогу надо вот.
Мы вошли в хибару — Друзилла уже начала для бабушки рассказ, но не про железную дорогу. Волосы у Друзиллы обрезаны коротко; вот так они бывают у отца обкорнаны — он бабушке рассказывал, как в отряде подстригают волосы друг другу клинком штыка. Лицо у Друзиллы покрыто загаром, руки жесткие, в царапинах, как у рабочего человека. Она говорила, обращаясь к бабушке:
— Дом еще догорал, а они уже начали проходить вон там по дороге. Их не счесть было; шли мужчины, женщины, малышей неся, таща стариков и старух, которым дома бы лежать и смерти ждать. Идут и поют на ходу, а по сторонам и не глядят. Два дня стояла над дорогой пыль — они и всю ту ночь шли, а мы не спали, слушали, как идут; а утром там и сям вдоль всей дороги обессилевшие старые лежали и сидели и ползком ползли, призывая молодых и сильных помочь, но те шли не останавливаясь, даже не оглядываясь — и, по-моему, не видя и не слыша. «На Иордан идем, — был их ответ мне. — Через реку Иордан переходить».
— Вот то же и Люш мне, — сказала бабушка. — Что генерал Шерман ведет их к реке Иордану.
— Да, — сказала Друзилла. — К реке. У реки они встают — будто новая река, запруженная. Янки выдвинули им навстречу конную бригаду, чтоб оттеснять их, чтобы дали достроить мост для перевода на другой берег пехоты и артиллерии. До реки негры идут спокойно — пока не увидят или не учуют воду. А тогда безумеют. Нет, не дерутся; они словно бы не замечают даже конников, которые теснят их лошадьми, бьют ножнами; словно бы видят лишь одно — воду и другой берег. Они не свирепеют, не дерутся; только все — мужчины, женщины и дети — с пеньем напирают, рвутся к недостроенному мосту и даже просто в воду, а конница отбивает их напор ножнами сабель. Не знаю, когда они в последний раз поели; кто знает, какую даль прошагали иные из них. Идут, забыв о пище, обо всем, — дух или голос поднял их в дорогу, и они тут же бросили все и пошли, в чем и как были. Днем у них передышка в лесу, а ночами снова движутся. Вы услышите потом — я вас разбужу, — как они топочут по дороге, пока конница не остановит. Там один офицер был, майор, он все же разглядел наконец, что я не из его бойцов, и говорит: «Подействуйте как-то на них! Пообещайте что угодно — чтоб они домой пошли!» Но они точно слепы все были и глухи к моим словам; лишь воду видят и тот берег. Да вы сами убедитесь завтра, когда поедем туда.
— Друзилла, — сказала тетя Луиза, — ни завтра, ни в иной день ты туда не поедешь.
— Мост будет заминирован и взорван, когда армия перейдет на тот берег, — сказала Друзилла. — Никто не знает, что тогда сделается с неграми.
— Мы тут не ответчики, — сказала тетя Луиза. — Янки навлекли это на себя — пусть и расплачиваются.
— Но эти негры ведь не янки, мама, — сказала Друзилла. — А завтра там будет еще по крайней мере одна южанка. — Взглянула на бабушку. — Целых четверо южан, считая Баярда и Ринго.
Тетя Луиза перевела взгляд на бабушку.
— Роза, ты не поедешь. Я запрещаю. Кузен Джон будет мне благодарен, что я удержала тебя.
— Пожалуй, поеду, — сказала бабушка. — Надо ведь серебро вернуть.
— И мулов, — сказал Ринго. — Про мулов не забудем. А за бабушку не беспокойтесь. Она как надумает сделать чего-нибудь, так на колени станет на десять секунд и скажет Богу, чего надумала, а после встанет и делает. А кому не нравится, те пусть в сторонку, пока с ног не сбиты. Но вот железную дорогу…
— А теперь спать надо, — сказала бабушка.