Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

О чем у нас шел тогда разговор? Что могло навести ее на эту тему? От нечего делать мы с ней смотрели на серую гладь океана, которая окружала пароход трехмильным кольцом, точно грозный зверь, неподвижно затаившийся в клетке в ожидании той минуты, когда он сможет показать себя на воле. Я заговорил с ней об одном знакомом пианисте, а ее мысль, вероятно, перескочила к дочери Трумэна ^{4}, а оттуда к политике — политическими вопросами она интересовалась больше, чем мистер Смит. Мне кажется, она считала, что ее шансы одержать победу на выборах были реальнее, и, следуя взглядом за движением ее упрямого подбородка, я с ней мысленно согласился. Мистер Смит в поношенном дождевике с поднятым воротником, защищавшим его большие, волосатые, наивные уши, расхаживал по палубе позади нас, перекинув через руку плед, и белый клок его волос торчал на ветру, точно телевизионная антенна. Такой мог быть доморощенным поэтом или, пожалуй, директором захолустного колледжа, но уж никак не политическим деятелем. Я стал вспоминать, кто был противником Трумэна в те выборы — ну конечно же Дьюи ^{5}, какой там Смит! А тем временем ветер с Атлантики унес с собой следующую фразу моей собеседницы. До меня донесся только обрывок — что-то про овощи, но тогда мне показалось, что я ослышался.

С Джонсом я познакомился позднее, и при не совсем приятных обстоятельствах, так как в ту минуту он старался подкупить стюарда и обменять наши места. В дверях моей каюты стоял человек с чемоданом в одной руке и двумя пятидолларовыми бумажками в другой. Человек этот говорил:

— Он еще не заходил сюда. Он не будет скандалить. Он не из таких. Даже если заметит разницу. — Говорилось это так, будто он знал меня.

— Но, мистер Джонс… — отбивался от него стюард.

Джонс был небольшого роста, носил очень приличный светло-серый костюм с двубортной жилеткой, который казался не совсем уместным вдали от лифтов, толчеи контор, перестука пишущих машинок. Такого костюма больше ни у кого не было на нашем захудалом грузовом судне, ковылявшем по хмурому океану. Потом я заметил, что он ни разу не переоделся, даже к прощальному судовому концерту; в его чемоданах, вероятно, никакой другой одежды не было. Так как Джонсу, видимо, совершенно не хотелось, чтобы на него глазели, я причислил его к тем, кто, снимаясь с места, хватает впопыхах не тот мундир. Он смахивал на француза — может быть, с фондовой биржи: маленькие черные усики, круглые, как у мопса, глаза. И вдруг, к своему удивлению, я узнал, что фамилия этого человека — Джонс.

— Майор Джонс, — с укоризной в голосе поправил он стюарда.

Мне стало неловко почти в той же мере, как и ему. На грузовом судне пассажиров бывает мало, и таить на кого-нибудь обиду просто неудобно.

Прижав руки к груди, стюард проговорил добродетельным тоном:

— Ничего не могу поделать, сэр. Каюта оставлена за этим джентльменом. За мистером Брауном.

Смит, Джонс и Браун — ситуация создалась неправдоподобная ^{6}. Мне нельзя было отказать хоть в каких-то правах на мою простецкую фамилию, а ему? Казус, в который он попал, вызвал у меня улыбку, но, как я убедился впоследствии, чувство юмора у Джонса было несколько примитивное.

Он внимательно, серьезно пригляделся ко мне и спросил:

— Это действительно ваша каюта, сэр?

— Полагаю, что так.

— Мне сказали, будто она свободна. — Он чуть переменил положение, так, чтобы повернуться спиной к моему плоскому чемодану, стоявшему у самого входа в каюту. Долларовые бумажки куда-то исчезли — уж не в рукав ли? Я не заметил, чтобы его кулак потянулся к карману.

— Вам дали плохую каюту? — спросил я.

— Да нет, просто я предпочитаю с правого борта.

— Я тоже, особенно в этот рейс. Можно не закрывать иллюминатора. — И, словно для того чтобы подчеркнуть правоту моих слов, пароход начал медленно крениться на левый борт, выходя в открытое море.

— Самое время выпить джину, — без всяких обиняков заявил Джонс, и мы с ним поднялись наверх, отыскали небольшой салон и в нем черного официанта, который, разбавляя мой розовый джин водой, при первой же возможности шепнул мне на ухо: «Я британский подданный, сэр». Я отметил, что Джонсу он этого почему-то не сообщил.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Кандидат в президенты — весьма внушительная фигура, несмотря на наивные уши: ему пришлось нагнуть голову под притолокой. Он окинул взглядом весь салон, прежде чем ступить в сторону и пропустить вперед жену, и она прошла под аркой его руки, точно невеста под склоненным над нею мечом. Ему, видимо, надо было сначала удостовериться, что в салоне нет неподходящей публики. Глаза у него светились чистой, размытой голубизной, из ноздрей и ушей некрасиво торчали пучки волос. Он был полной противоположностью мистеру Джонсу — самый что ни на есть настоящий, неподдельный. Если б я дал себе тогда труд хоть немного поразмыслить об этих двоих, то пришел бы к выводу, что они несовместимы, как вода с маслом.