Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

— Вижу-с! — и Анис трясущимся голосом стал читать вслух. — «На отчетном вечере молодая поэтесса Вера Колобова с большим чувством продекламировала стихотворение Майкова “Весна”»… Так что же, Иван Иванович? По-моему, никакого скандала нету. Напечатано — и поэтесса, и с чувством, и талантливо. Стало быть, всё благополучно.

— Я и сам, брат, так думаю, — невесело согласился Иван Иванович. — Я даже убеждал их всё утро, и Веру и Ольгу Васильевну, но она все-таки велела мне тебя уволить. Уж тут ничего, сам знаешь, не поделать, придется тебе пострадать за поэзию! Ступай. Скажи Спиридону Карповичу, что я приказал тебе расчет выписать за полмесяца вперед.

И, жалостливый от природы, Колобов отвернулся. Сутуля спину, вышел из кабинета Анис: бедняк знал, что раз уж его увольнения требует сама Ольга Васильевна — просить, умолять бесполезно.

Впрочем, всё обошлось. Кто-то вскоре растолковал Верочке, что для того чтобы выступать, а ведь ей только это и было нужно, — вовсе не обязательно читать свои стихи. Можно, мол, читать и чужие, лишь бы только читать их хорошо. И девушка хотя и со слезами, со стонами и, конечно, с помощью дорогостоящей учительницы-актрисы, но все-таки научилась этому делу и скоро стала незаменимым членом многих поэтических кружков.

Таким образом, Татка Кривоносова была-таки, в конце концов, посрамлена, Ольга Васильевна успокоилась, а злополучный Анис, чиновник для приключений, был возвращен Колобовым на свою прежнюю должность.

И все теперь благоденствуют.

НЕОБЫКНОВЕННАЯ МУНЬКА [63]

Берег одной из сунгарийских проток далеко от города. Ночь ветреная и темная, как говорится, ни зги не видать. Слышен плеск волн о крутой берег; иногда в воду обрушивается подмытая глыба земли. Свежо, — первая половина мая.

Над высоким берегом, едва маяча, что-то мутно светится. Что это такое? Ба, да это палатка, освещенная изнутри. На ее холсте, как на экране, отпечатываются головы, плечи, движущиеся руки. Если подойти совсем близко, то вы услышите разговор, разглядите связки удилищ, приставленных к палатке.

Стало быть, здесь расположились рыбаки, приехавшие сюда с вечера, чтобы с самого рассвета начать рыбалку. Так и есть, в палатке — три приятеля-рыболова: Коля Молотков, седеющий интеллигент с худеньким личиком, бритый; Саша Ворчунов, тоже худощавый мужчина, но с козлиной бородой, и Алеша Ветеринаров, амурский казак, говорящий хриплым басом. Приятели закусывают и пьют водку.

Разговор почему-то идет о вранье охотников, по этому поводу рассказываются старые анекдоты, причем Коля заливчато хохочет тенорком:

— Хе-хе-хе, хе-хе-хе! — и, отхохотавшись, немедленно же наполняет (до известной мерки) эмалированную кружку живительной влагой и, протягивая ее, говорит:

— Теперь, Саша, твоя очередь.

Или:

— Алеша, не задерживай.

Алеша не задерживает: он выпивает немедленно и вытирает губы рукавом ватной солдатской куртки; Саша говорит: «Куда торопиться? Гори она синим огнем, эта водка!» — и, выпив, морщится. Коля, когда приходит его очередь, выпивает свою порцию лихо, с подъемом, и почему-то стучит донышком кружки о голову.

Приятели навеселе и чувствуют себя прекрасно. За тонкой брезентовой стенкой палатки — свежая, непроглядная маньчжурская ночь; ветер трясет брезентом… и черт с ним, пусть трясет! В палатке тепло, закуска отличная, водки вдоволь. Всё это помогает на сутки забыть о скучной и трудной городской жизни, помолодеть душою.

Вспоминается прошлое, и о нем хочется рассказывать.

— Вот, господа, — начинает Алеша, — вы говорите, что охотники всегда врут, а наш брат рыбак если и подвирает, то умеренно, с оглядкой… Это, конечно, так. Я против этого не возражаю. Но и с охотниками бывают случаи прямо-таки необыкновенные. Вот, к примеру сказать, была у меня собака, Мунькой звали…

— Гори она синим огнем! — неопределенно откликается Саша, а Коля, у которого от чудесного действия содержимого эмалированной кружки лицо сияет и всё собирается в морщиночки, уже вперед пускает свое ликующее:

— Хе-хе-хе, хе-хе-хе!

— Нет, вы погодите! — настойчиво продолжает Алеша, каждую фразу начиная с басистого хрипа; так скверные часы шипят и хрипят перед боем. — О моей Муньке я всё под присягой могу показать. Вот хотя бы как она мне водку из лавочки доставляла.

Упоминание о водке заинтересовывает приятелей, и они говорят:

— Ну, расскажи, если уж тебе невмоготу.

— Но сначала выпьем, — предлагает Коля.

Приятели пьют. Алеша приступает к рассказу.

Мунька мне от хорунжего Сотникова досталась, когда его большевики в Зее утопили. Занятный был хорунжий, вроде колдуна: он, говорили, даже блох мог дрессировать. Про него будто бы один писатель даже роман написал.

— Гори он синим огнем! — запротестовал Саша. — Какой же он колдун, если его партизаны смогли утопить? Колдун бы рыбой обернулся. Если он настоящий колдун.

— Хе-хе-хе! — откликнулся Коля. — По этому поводу выпить надо. За упокой души колдуна.