Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

— Та-ра-рам! — басисто крикнул Степнов, делая ударение на среднем «ра».

— С гусаром! — не поднимая головы, на тон выше отозвался Мпольский.

— Задаром! — звонким, юношеским альтом закончил Хомяк».

Всё это так и было, как я написал, но вот сразу уже наметилось и некоторое отклонение от правды. Нас было четверо, а я вывожу только троих действующих лиц, выбрасывая четвертого, Ваську Гуся, который как раз и был автором хулиганского «тара-рам», привязавшегося к нам с самого Владивостока и казавшегося нам, в тогдашнем нашем положении, очень остроумным и молодеческим. Выбросил же я Ваську потому, что не знаю, как справлюсь и с тремя-то действующими лицами. Для изображения же событий, того психологического взрыва, который мы так неожиданно пережили, мне вполне достаточно и этих трех лиц. Но раз взялся, продолжаю…

Итак, мы проснулись. Несмотря на беззаботное «та-ра-рам», настроение у нас неважное. Кто-то из нас говорит:

— Главное, денег нет. Брать еще раз трехдневное пео[41] совершенно глупо. Визы всё равно не дадут, а останемся без копья.

— Но ведь могут выслать на советский кордон! — возражает другой. — Как не возьмешь? За три дня мало ли что может случиться. Может и повезти.

И кто-то опять:

— Еще никогда никого не высылали. Не будь неврастеником и не трусь. Что мы будем жрать завтра, если отдадим все деньги за эти пео? Ну?

Словом, после такого или приблизительно такого разговора мы выходим из ночлежки и идем к дьякону, хотя почти не рассчитываем на его помощь.

Имя и фамилию дьякона я забыл, но точно помню, что ресторанчик его назывался «Кимры» в честь родного города дьякона. Под «Кимрами» на вывеске пояснение: номера для проезжающих, со столом. Ресторанчик существовал за счет контрабандистов и беглецов из СССР, так что «для проезжающих» точно указывало на самую сущность дела. Но за последний год число «проезжающих» сильно сократилось: большевики усилили надзор на границе, и лишь контрабандисты, люди, привыкшие к риску, по-прежнему оставались постоянными гостями дьякона.

Дьякона… Конечно, бывшего, ибо этот толстый рыжебородый мужик давно уже и навсегда забыл о кропиле и ораре.

Когда мы вошли в «Кимры», все столики ресторана были уже заняты. Просторная зальца основательно заполнена посетителями: это, отдыхая после ночного перехода, завтракали контрабандисты, молодые краснорожие уссурийские казаки, только что явившиеся в город за контрабандой — спиртом, мануфактурой, сигаретами.

Раздался предостерегающий свист. Отлично помню, как туловища, склоненные к столам, медленно выпрямились. Руки оставили вилки, хлеб и стаканы. Огромные красные кисти рук тяжело легли на столы. Все лица повернулись к нам. Люди, привыкшие к опасности, без торопливости встречали сигнал тревоги.

Тут к нам подошел дьякон. Огромным пузом он цеплялся за углы столиков, расправляя рыжую бороду. Глаза у него скучные: мы ему ужасно надоели. В самом деле, ну на что мы были ему нужны, люди без денег, даже столовавшиеся не у него, а в китайской харчевке, где нам за гроши давали уйму пельменей.

Все-таки из вежливости он спросил:

— Ну, как дела, ребята?

Степнов стал жаловаться: денег нет, как быть дальше — не знаем.

Дьякон зевал и говорил невесело:

— В Китае, дружок, все деньги любят. Путь вам один — пешком до Пограничной, но, конечно, семьдесят верст без визы пройти трудно. Хотя деревень всего одна, за Сайфуном, но на дороге военные посты. Могут задержать, могут неприятности быть; однако многие проходят.

— А не по дороге — по сопкам? — спросили мы.

— По сопкам — хунхузы. И войска тоже есть, которые их ловят. Там попадетесь, вас самих за хунхузов могут принять. Еще хуже будет. Хотя и по сопкам многие проходили.

Тут хозяину постучали с одного из столов, и он не без удовольствия нас оставил, полагая, что мы теперь уйдем. Конечно, он боялся, что мы будем просить у него денег или кредита.

Хомяк, зевнув, взял с прилавка несколько листов какого-то растрепанного журнала. Голая длинноногая женщина со шляпной коробкой на сгибе локтя шествовала по тротуару, горделиво подняв голову. Ее преследовал франт в цилиндре и кургузом пальто. Журнал был парижский Le Sourire. Как он попал в «Кимры», было довольно удивительно, но разве менее удивительно, что в его листы завертывал контрабандистам жареную свинину бывший дьякон какого-то кимрского храма, волной революции брошенный из Тверской губернии в один из самых глухих уголков Северной Маньчжурии?

Я смотрел на Хомяка. Он еще раз прицелился веселыми глазами на забавную картинку, улыбнулся мальчишеской улыбкой (моложе всех нас был), сложил журнал вчетверо и неторопливо спрятал его во внутренний карман своего матросского бушлатика.

II

Несколько необходимых разъяснений.