Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

И Левадов проснулся. Всё его существо, словно ослепительным светом, было залито радостью, и, продолжая лежать с закрытыми глазами, вспоминая все уже тускнеющие мелочи сна, молодой человек недоумевал, почему весь этот сон, в котором, собственно, не было ничего привлекательного, вдруг доставил ему такое наслаждение.

Но проснувшийся мозг не давал никакого ответа на этот вопрос. В следующую минуту Левадов услышал возле себя покашливание, треск костра, почувствовал свежесть ветра, омывавшего лицо, и, открыв глаза, увидев над собою далекое небо, — пришел в себя окончательно, сбросив что-то, чем он оказался укрыт.

Ленка сидела по ту сторону костра и грела в котелке воду для чая.

— Заспались? — улыбнулась она. — Седьмой, поди, час.

— Да, — ответил Левадов и смутился. — Вы чего же это меня вашим пальто одели? И о костре, значит, всю ночь беспокоились?

— Не спалось, — просто ответила Ленка. — Мысли всё… И вот хочу я вас спросить, — она потупилась, подкатывая палочкой угли к котелку, — может, вы меня до Пограничной возьмете? Раздумалась я в Россию вертаться.

— А чего же не взять, — охотно согласился Левадов. — Пойдемте. Пожалуйста!

V

Если бы я поддался соблазну описывать бродяжническую жизнь в тайге этой странной пары, дикую красоту мест, по которым ей пришлось блуждать; если бы я заполнил эти страницы описанием приключений, опасностей и лишений, которым подвергались беглецы, — я бы, вероятно, не вернулся уже к цели, которую поставил себе, принимаясь за эту работу: я исчерпал бы себя в лирике, в восторженных восклицаниях и не сумел бы уже возвратиться к той убогой и скудной жизни, служа которой, люди отказываются даже от самого последнего, от своих человеческих имен, и облекают себя в непромокаемый макинтош псевдонимов, — я не возвратился бы к своим печальным героям, к убогой эмигрантской газетной богеме. Поэтому, рассказывая о приключениях владивостокского поэта и владивостокской проститутки, я буду краток. Я скажу лишь, что к вечеру четырнадцатых суток своих блужданий Ленка и Левадов оказались на вершине одной из сопок, кольцеобразно окруживших первую станцию Китайской Восточной железной дороги, — станция называлась Пограничной.

Едва живые от усталости и голода, лежали мужчина и женщина на лысой вершине горы и смотрели вниз — туда, где раскинулся поселок, краснели станционные кирпичные здания и тонко серебрились рельсы. И по этим рельсам, попыхивая паром, ходил паровоз и тонко вскрикивал, как от неожиданности. Хлынувший через полчаса проливной дождь загнал под крыши китайских часовых, охранявших подступы к станции, и помог беглецам беспрепятственно проникнуть в поселок. И вот, после голодовок последних дней, в крошечной гостинице, содержимой опиеторговцем Васей Стремянным для отвода глаз китайскому начальству, — Ленке и Левадову принесли на блюде гору жареного мяса с картошкой и бутылку водки. А потом обоих, едва двигавшихся от усталости и сытости, отвели, как мужа и жену, в комнату, где они могли уснуть. И, как и полагается мужу и жене, наевшиеся, хмельные, Ленка и Левадов легли в одну постель и, счастливые, довольные, уснули, тесно прижавшись друг к другу.

Двое суток отдыхали здесь беглецы, а когда утром на третий день Левадов стал собираться в дальнейший путь, Ленка заплакала и сказала:

— Прощай, беленький, Христос с тобой! Тут я останусь.

— Почему не в Харбин? — спросил Левадов, весьма довольный таким оборотом дела.

— Кельнершей останусь у Стремянного, — ответила Ленка. — Да и не пара я тебе, корейская жена! Поезжай с Богом.

Левадов продал хозяину меблирашек золотой перстенек с бриллиантиком и, приодевшись, отправился в Харбин, нежно простившись со своей ласковой и милой спутницей. Лишь через несколько лет довелось им снова встретиться.

Харбин, 1933 г.

LE SOURIRE (Улыбка — фр.) [40]

МОИМ СПУТНИКАМ

I

Всё, о чем я буду писать, случилось лет шесть назад, здесь, в Китае. Растрепанный номер легкомысленного парижского журнала, случайно оказавшийся в харчевне, где завтракали уссурийские контрабандисты, чудесным образом помог нашему спасению.

О том, как это произошло, я давно хотел рассказать, но меня всегда останавливала мысль о скучных особенностях ремесла беллетриста. Ведь надо, казалось мне, сочинять диалоги, изображать обстановку, многое выдумывая. Всё это очень противно, если дело идет о том, что действительно было.

Положим, я начинаю так:

«Корейская ночлежка уже проснулась, оделась и разбрелась, когда с узла, служившего подушкой, Степнов поднял свою косматую черноволосую голову. Низкая комната фанзы, темноватая, с глиняными стенами, очень напоминала нутро фронтовой землянки, но через ее узкое окно с узорчатой китайской рамой в комнату врывался сноп солнечных лучей, чего никогда не бывало в подземных жилищах войны. Пыльный воздух фанзы, тронутый солнцем, был весь в движении, как болотная вода, полная инфузорий.

Степнов лежал в углу кана, у стены. Повернув голову вправо, он увидел, что Мпольский курит, а Хомяк, кажется, еще спит.