Собрание сочинений. Том 9

Я шел по Иерусалиму,
                                     и воздух звенел, как стекло.
Жарой меня просолило
                                       и совестью пропекло.
Шатаючись от упорства,
                                        я стену нашел, где Христос
ладонью о стену оперся,
                                        молчанием речь произнес.
Вот признак, что в сердце есть сердце —
                                               стоять за других до конца.
Неважно, на что опереться,
                                          но лишь бы на чьи-то сердца.
И столькие поколенья
                                     от детскости и любви
в то самое углубленье
                                    вжимали ладони свои.
…В религии я своенравный.
                                          Был бабушкой тайно крещен,
но, как пионер православный,
                                                 всерелигиозно взращен.
Поэт и священник из Польши
                                      не мог отменить все, что пошло,
но кажется мне по всему —
                                           он сделал, наверное, больше,
чем это казалось ему.
Вначале был слишком политик
                                              и слишком порой однобок,
но в стольких запутанных нитях
                                                      запутался бы и Бог.
Он понял – сплетенность религий
                                            нам всем – ариаднина нить.
Когда-нибудь кто-то великий
                                                сумеет их соединить.
В содоме политики, денег,
                                           когда неподкупного нет,
поэт – это тайный священник,
                                           и тайный священник – поэт.
Судьбой на распятие брошен,
                                           простил он убийцу, как брат,
и даже покаялся в прошлом,
                                               в котором был не виноват.
Над бедностью он не вознесся,
                                                  в себе ее с болью носил
и даже за крестоносцев
                                      прощения попросил.
А мы не устали возиться
                                        с оправдыванием чумы.
За наши костры инквизиций
                                               еще не докаялись мы.
Что ждет нас? Пока все мы в яме
                                             интриг, воровства и войны.
Что может спасти? Покаянье
                                               и неповторенье вины.
Застряли мы в нравственной лени,
                                                  но верую, что неспроста
я чувствую в том углубленьи
                                                тепло от ладони Христа.

Талса, Оклахома, 4–7 апреля 2005

«Ваша, наша и моя Победа…»

Ваша, наша и моя Победа.
Превратили Гитлера мы в дым.
Почему мы с вами за полвека
Сталина никак не победим?

30 апреля 2005

Кулак и ладонь

Одна рука, зажатая в кулак,
еще грозит с амбицией имперской, —
ладонь другой руки, как шлюхи мерзкой,
раскрыта: «Доллар, миленький, приляг».
Неужто стал действительно таков —
смысл жизни —
                          из подачек и хапков?
А я-то думал, что Руси бессмертье —
усердье совести
                          и просто милосердье?
Но слишком стало много «зимних глаз»,
глядящих не на нас,
                                 а лишь сквозь нас.
Порою ждешь с надеждой добрый жест,
ну, а глаза жестоки, словно жесть.
Неужто я попал в страну чужую,
которая басманствует, бомжуя?
Как будто бы наемные десанты,
на изготовку – «неоподписанты».
Суть слова «подписант» была чиста,
а вот теперь —
                        в коричневом
                                              уста.
Неужто же Россия сохранится,
бубня, что зло ползет из заграницы,
ведь из клоповников родимых зло
совместно с забугорным заползло.
А станем лишь кивать на «за бугром»,
тогда нас покарает русский гром…

11 июня 2005

Позабудь!