Собрание сочинений. Том 9

Вокруг Байкала-озера
туманы, как молозиво,
но очень далеко
все в мире молоко.
Еще мы непорочные
до всяческих свобод.
А сны мясо-молочные
смущают наш народ.

И здесь любая колбаса
подалее, чем небеса,
и так и лезет из ушей
турбазовская вермишель.

Бухта Песчаная,
чудо красоты,
а катера, причаливая,
привозят рты да рты.
Но умеет наш находчивый народ
поцелуями заткнуть голодный рот.

И мы живем по-прежнему,
как говорят,
                    по Брежневу,
и штук пятьсот «Малой Земли»
вчера на завтрак завезли.

За куриную гузку
каждый спляшет вприсядку.
Наше горе —
                     вприкуску.
Наше счастье —
                          вприглядку.
Процессы диссидентские
там где-то, у Кремля,
а здесь нам благоденствие —
свобода слова,
                       …[3]!
Матом завтракаем,
матом ужинаем,
видать, за что-то
                           заворота
кишок
          заслуживаем.
Но вдруг мы в одичании
еще издалека

услышали мычание
под стрекот катерка.
Там,
       взмыкивая тонко,
просясь ко всем,
                           ко мне,
буренушка-буренка
качалась на корме.
Бедняжку укачало
аж до крови в ноздрях.
А что она мычала?
Мычала только страх.
Ей бы сейчас на выпас,
да объяснить кому?
И я с толпою выполз
к спасительному «му-у-у…».

И мы вглядывались алчуще,
как буренка —
                        чуть не плачуще —
шла по сходням в нашу пасть,
чтобы в ней с хвостом пропасть.
Двое остроумных мальчиков, —
дылдистая мелюзга, —
ей венок из одуванчиков
нацепили на рога.
И уже кричали весело:
«Кто рубить специалист?
Подточи топор для верности —
этот ржав и неказист».

И хотя вроде все не подонки —
не с ножами и не с дубьем,
кто-то вспомнил:
                            «Она ж не подоена!
Опростаем,
                   тогда и убьем!»

Замолчала буренка,
лишь искала теленка
взглядом по сторонам,
и дарила, как вечность,
чуть звенящую млечность
предвкушающим нам.

Топор подтачивали.
Все вжик да вжик!
Меня подташнивало —
что за мужик!
А люди,
            выдоенные
давным-давно,
как на невиданное
пришли кино.
Лишь кто-то выдавил:
«Во дают!
Сначала выдоят —
потом убьют».

Госпиталь в Нью-Йорке

ноябрь 2002

Родная речь

Я так люблю родную речь,
такую теплую, как печь,
где можно, словно в детстве, лечь
горяченьким
калачиком,
во сне жар-птицу подстеречь,
кобылку бурую запречь
и столько свеч за кружкой сжечь
с Ариной Родионовной,
как с незабытой Родиной,
которая у нас одна
и нечто больше, чем страна:
страдалица,
                   провидица,
и только Пушкин да она —
вот все мое правительство.

29 января 2000 – ноябрь 2002

Сталинское счастье