Все разладилось. Ночь грозила окончиться каким-нибудь грязным скандалом. Мария Блон сцепилась в уголке с Леа де Горн, обвиняя последнюю в том, что она пускает к себе любых голяков с улицы, а через минуту, выбирая выражения еще покруче, они уже обзывали друг друга образинами. Люси, не блиставшая красотой, старалась примирить их. Лицо — это не так важно, главное — иметь хорошую фигуру. Чуть подальше атташе посольства, сидевший на кушетке, обнял свою соседку Симону за талию и попытался чмокнуть ее в шею, но Симона, утомленная бессонной ночью, угрюмо огрызалась: «Отстань, надоел!» — и щелкала нахала веером по лицу. Впрочем, ни одна из присутствующих дам не желала, чтобы к ней приставали. Что их за девок принимают, что ли? Зато Гага, которая сумела перехватить Ла Фалуаза, держала его чуть ли не у себя на коленях; Кларисса тем временем исчезла в сопровождении двух каких-то господ, нервно хихикая, будто ее щекотали. У пианино продолжалась идиотская потеха: распоясавшиеся гости топтались около инструмента, каждому не терпелось плеснуть внутрь шампанского. Просто и мило!
— А ну, дружище, хлебни! Да у него, черт возьми, жажда! Внимание, господа! Еще бутылочка нашлась; не пропадать же добру.
Нана, сидевшая к ним спиной, ничего не видела. Она окончательно остановила свой выбор на толстяке Штейнере, не отходившем от нее ни на шаг. Ну и пусть, Мюффа сам виноват, зачем отказался! В белом фуляровом платье, тонком и измятом, как ночная сорочка, с бледным от шампанского лицом, с синевой под глазами, она предлагала себя с обычным своим спокойно-благодушным видом. Розы, украшавшие ее корсаж и шиньон, осыпались, и теперь торчали одни лишь стебельки. Штейнер сунулся было к юбкам Нана, но тут же отдернул руку, наколовшись на булавку, которую с такой заботой воткнул Жорж. На пальце его выступила кровь. Одна капля упала на платье Нана и расплылась алым пятнышком.
— Договор скреплен по всем правилам, — серьезно произнесла Нана.
Вставал день. В оконные стекла сочился мутноватый свет, нагонявший звериную тоску. Начался разъезд, унылая, желчная суматоха. Каролина Эке, злясь, что без толку потеряла ночь, твердила, что самое время уезжать, а то они такого здесь насмотрятся! Роза корчила гримасу с видом скомпрометированной светской дамы. С этими девками вечно так; не умеют себя вести, а уж в начале карьеры совсем омерзительны. Миньон, обыгравший Вандевра, увел свою супругу, забыв о Штейнере, и на прощанье еще раз пригласил Фошри заглянуть к ним хоть завтра. Услышав это, Люси отвергла предложение журналиста проводить ее домой и громогласно заявила, что пусть он убирается к своей актерке. Роза, обернувшись на эти слова, угрожающе процедила сквозь зубы: «Грязная тварь!» Но Миньон, испытанный дамский миротворец, по-отечески и вместе с тем внушительно посоветовал им прекратить перепалку и подтолкнул жену к дверям. Вслед за ними в полном одиночестве величественно спустилась с лестницы Люси. Потом Гага увезла Ла Фалуаза, который совсем раскис, рыдал, как ребенок, звал свою Клариссу, уже давным-давно ускользнувшую с какими-то двумя господами. Симона тоже куда-то исчезла. Остались лишь Татан, Леа и Мария, которых предупредительно вызвался проводить Лабордет.
— А я ничуточки спать не хочу, — твердила Нана. — Давайте что-нибудь придумаем.
Сквозь оконные стекла она поглядела на небо, на белесое небо, по которому медленно плыли тучи, черные, как сажа. Было уже шесть часов. Напротив, по ту сторону бульвара Османа, в тусклом утреннем свете проступали мокрые крыши еще спавших домов, а внизу по безлюдной мостовой двигалась толпа подметальщиков, громко топавших деревянными башмаками. И, глядя на это безрадостное пробуждение Парижа, Нана вдруг расчувствовалась; ее, как сентиментальную девицу, потянуло в деревню, ей требовалась идиллия, что-то нежное, белое.
— Знаете что? — обратилась она к Штейнеру. — Свезите меня в Булонский лес, мы там напьемся молока.
В неудержимой детской радости она даже в ладоши захлопала. Не дожидаясь ответа, который мог быть только утвердительным, хотя в глубине души Штейнер проклинал затеваемую поездку, мечтая совсем о другом, — Нана бросилась надевать шубку. В гостиной, кроме Штейнера, топталась все та же банда молодых людей из министерства; вылив в нутро пианино все шампанское, они стали поговаривать уже об уходе, как вдруг один из них вбежал в комнату, торжествующе размахивая бутылкой, которую ему посчастливилось обнаружить в буфетной.
— Подождите, подождите! — вопил он. — Бутылка шартреза… Ему как раз шартрез и нужен, шартрез его подбодрит… А теперь, детки, бежим. Здорово дурака поваляли!
Нана решила разбудить Зою, вздремнувшую на стуле в будуаре. Здесь горел газ. Помогая хозяйке надеть шляпку и шубу, Зоя вздрагивала от холода.
— Ну, все устроилось, сделала по-твоему, — произнесла Нана. От избытка чувств, от того, что наконец решение было принято, Нана даже заговорила с Зоей на «ты». — Ты была права, чем банкир хуже других?