Миньон, рассеянно игравший цепочкой часов, окинул журналиста суровым взглядом. Роза просто с ума сошла. В качестве домоправителя он не может допустить подобного мотовства. За хвалебную статью куда ни шло, но потом уж извините. Однако, хорошо зная взбалмошный нрав Розы и взяв себе за правило, в крайних случаях, по-отечески разрешать ей безобидные утехи, он любезно обратился к журналисту:
— Конечно, я буду очень рад… Завтра же и приходите, господин Фошри.
Люси Стюарт, беседовавшая со Штейнером и Бланш, услышала его приглашение. Обращаясь к банкиру, она с умыслом повысила голос:
— Все они тут просто взбесились. А одна так даже собаку у меня украла… Ну, скажите, дорогой, я-то тут при чем, если вы ее бросили?
Роза обернулась. Она прихлебывала кофе маленькими глотками, она пристально глядела на Штейнера, лицо ее покрылось бледностью, и долго сдерживаемый гнев зажег пламенем ее глаза. Она была куда проницательнее своего супруга: просто глупость пытаться повторить трюк с Жонкье — дважды такие вещи не получаются. Будь что будет! Но Фошри должен ей достаться, она просто влюбилась в него за ужином, и если Миньон надулся, тем лучше, это ему наука.
— Надеюсь, вы не перейдете в рукопашную? — спросил Вандевр у Люси.
— Не бойтесь, не перейдем, только пускай она помалкивает, а то ей не поздоровится.
И, властным жестом подозвав Фошри, она произнесла:
— У меня, миленький, остались твои ночные туфли. Завтра же отошлю их твоему привратнику.
Фошри хотел было обратить все в шутку. Но Люси величественно удалилась. Кларисса, отошедшая к стене, чтобы спокойно выпить стакан кирша, только плечами пожала. Столько крику из-за мужчин! Известно ведь, что стоит двум женщинам вместе с любовниками сойтись где-нибудь в обществе, и уже каждой не терпится переманить у подружки кавалера. Так уж, видно, повелось. Она, например, вполне имеет право выцарапать глаза Гага из-за Гектора. А ей наплевать! И когда Ла Фалуаз прошел мимо, она бросила ему:
— Послушай-ка, я и не знала, что ты такой охотник до старух. Теперь тебе уже с гнильцой подавай!
Ла Фалуаз обиделся. Он до сих пор все еще не мог прийти в себя. Видя, что Кларисса издевается над ним, он тут же заподозрил ее в краже платка.
— Пошутила, и будет, — промямлил он. — Ты взяла мой носовой платок, отдай мой носовой платок.
— Всем голову заморочил своим платком! — взвизгнула Кларисса. — Ну, на что мне, болван, твой платок?
— Как на что? — проговорил он, подозрительно оглядывая свою собеседницу. — Возьмешь и пошлешь его моим родным, чтобы меня скомпрометировать.
Тем временем Фукармон принялся за ликеры. Он все еще подхихикивал, глядя на Лабордета, который в окружении дам прихлебывал кофе. И Фукармон ронял обрывки фраз: этот малый — сын барышника, ходят слухи, что он незаконное чадо какой-то графини; доходов никаких, а в кармане вечно двадцать пять луидоров; на посылках у девок, здоровяк, а сам ни с одной не спит.
— Ни с одной, ни с одной! — твердил он, все больше разъяряясь. — Нет, как хотите, я обязан съездить его по физиономии.
Он опрокинул еще стаканчик шартреза. Шартрез ему тоже нипочем; хоть бы что, добавил он и в доказательство лихо щелкнул себя ногтем большого пальца по кончикам верхних зубов. Но, двинувшись навстречу Лабордету, Фукармон вдруг побледнел как полотно и рухнул у буфета безжизненной массой. Он был мертвецки пьян. Луиза Виолен чуть не заплакала от огорчения. Она же говорила, что это плохо кончится; теперь ей до утра придется с ним возиться. Но ее утешила Гага: взглянув на морского офицера наметанным взглядом, она заявила, что ничего с ним не будет, проспит десять — двенадцать часов, и все. Фукармона унесли.
— А где же Нана? — вдруг спохватился Вандевр.
И правда, Нана исчезла, как только встали из-за стола. Теперь все о ней вспомнили и стали звать. Штейнер, суетившийся больше других, осведомился у Вандевра насчет благопристойного старца, исчезнувшего одновременно с Нана. Но граф успокоил банкира: он лично проводил старика до передней; это иностранец, имени его граф называть не собирается, богач; как видно, вполне довольствуется тем, что оплачивает ужин. Все снова позабыли о Нана. Но тут Вандевр заметил Дагне, который, высунув голову из-за двери, жестами подзывал его к себе. Хозяйку дома граф обнаружил в спальне; Нана сидела на постели с побелевшими губами, неестественно выпрямив стан, а Жорж и Дагне, стоя рядом, сокрушенно на нее глядели.
— Что это с вами? — спросил удивленный Вандевр.
Нана не ответила, даже головы не повернула. Он повторил свой вопрос.
— А со мной то, — вдруг прокричала она, — что я не желаю, чтобы на меня плевали!
Тут она выложила все, не особенно стесняясь в выражениях. Да, да, вовсе она не дурочка, она все заметила. На нее еще за ужином плевали, нарочно говорили всякие пакости, лишь бы показать: мы, мол, тебя презираем. И кто же? Эти шлюхи, которые в подметки ей не годятся! Нет уж, больше не будет она из кожи вон лезть, чтобы ее же еще и паскудили! Даже непонятно, почему это она не возьмет и не вышвырнет весь этот сброд за дверь. И, задыхаясь от ярости, она громко зарыдала.