Собрание сочинений. Том 5

Мы в городе не знаем колхозных песен. Нам все кажется иногда, что тут только и поют, что о тракторах да комбайнах и что своеобразный «конструктивизм» колхозной песенной темы наивен, узок, поверхностен.

Собиратели фольклора, опрашивая колхозных певцов, вносят много мертвого схематизма в понимание колхозной частушки.

— Что тут у вас поют об индустриализации? А что антирелигиозное? А о новом быте что? — спрашивают они и, получив ответ, разносят припев-частушку по разным рубрикам — четыре припева в антирелигиозные, четыре — в индустриальные, четыре — в новый быт.

Но я не слышал, да, говорят знающие люди, и не бывает так, чтобы пели, скажем, весь вечер только о боге:

Ах ты, бог, ты, наш бог,
Где ты обретаешься?
Чай, поди, от аэроплана
Где-нибудь скрываешься!

или только об урожае, о комбайнерах, или, наконец, только о любви.

Частушка — песня гибкая, маневренная. Ее куплеты каждый раз подбираются, монтируются с учетом обстановки песни и с тем обязательным чувством актуальности, которое всегда делает «запев» злободневным, отвечающим только что случившемуся и имеющим в виду реальное лицо.

Когда девушка запевает:

Юбочка коротенька,
Оборочка пришьется,
Я еще молоденька —
Залеточка найдется…

или:

Милый пашет, милый пашет
Черную земелюшку.
Подошла к нему, сказала:
«Запаши изменушку», —

то все догадываются, к кому относятся слова.

Когда парень выскажется, что

Хорошо траву косить,
Которая стоячая,
Хорошо девку любить,
Которая горячая. —

и кто-нибудь в ответ запоет:

Милый мой на сто процентов,
Я сама на двести пять.
Номер с номером не сходится,
Не буду с ним гулять, —

то и тут все понятно, близко поющим.

Поздней ночью в бригаде, где весела, гостеприимна хозяйка, весело всем. За веселую, за приветливую идут бои между комбайнерами. За хороших хозяек спорят с колхозом.

Начинает формироваться хорошая полевая должность — хозяйка.

И странно: в хозяйках нет ни одной пожилой женщины, сплошь девушки.

Недаром в Приволжье много раз слышал я поговорки: «Выбирай хозяйку не в спальной, а при комбайне», «Хозяйка в поле выясняется».

2

В колхозе «Год великого перелома», под Хвалынском, видел я трех хозяек. Из них всех веселее показалась мне Нюра Козлова в бригаде Дуси Агафоновой. Хозяйство ее невелико: один вагончик, легкий обеденный стол перед ним под открытым небом, кипятильник — «кухня» на кирпичах и бочка с водою.

Но была хозяйка вагончика такой простой и приветливой, такой любительницей потчевать гостей медом и мастерицей веселиться, что, казалось, ее вагончик и чище, и богаче, и уютнее других. Она сама вносила столько домовитости, домашности в хозяйство, что казалась всем милой родственницей, нежной сестрой или доброй теткой.

В Красноярской МТС вагончик комбайнера стоит рядом с вагоном тракторной бригады, и две хозяйки превратили свое временное полевое становище в какой-то павильон чистоты и блеска. Вагоны стоят по бокам навеса-столовой. Дощатые стены столовой побелены, на стенах — полочки для посуды, в углу — побледневший от тонкого блеска самовар. Побелены и внутренние стены вагонов. Портреты вождей в рамах, убранных искусственными цветами, обильно украшают их. У лестницы вагона — сырая тряпка для ног. На столиках в вагонах — книги, гармонь, фикус. А сами хозяйки, глядя на мирную чистоту своего стана, моют мочалками скамьи и табуретки.

Это не стан, а дом.

Невдалеке работает мастер комбайновой уборки Пабст.

— Вы вот у него посмотрите на хозяек, — сказали мне. — Вот это невесты, это хозяйки!

Дело шло к вечеру, к ужину, когда показался стан Пабста. Здесь два вагона по бокам крытой столовой, — но какие вагоны! Во-первых, один был целиком женский, на четыре кровати; другой — исключительно мужской, на восемь душ. Во-вторых, чистота убранства была до того непередаваемой, что страшно было войти и коснуться пыльной рукой белоснежных, лихо отглаженных простынь, подкрахмаленных пододеяльников и прямо-таки театральных в своей нарядности подушек. Стены выбелены и еще подкрашены розовой краской, над постелями-койками нечто вроде ковриков, каждая койка за занавесью, а пол — пол такой мягкой, удивительной чистоты, что его можно коснуться щекою.

Одна из хозяек возилась у «кухни», вынесенной подальше от вагонов, другая катала тесто рядом со столовой. Она была в фартуке, и ее обнаженные сильные руки ловко и красиво работали с тестом.

На ужин готовились кнели, нечто вроде сваренных в кипящем масле пышек, и домовитый запах масла и теста стоял над полевым станом.

Хозяйство было великолепно и, вынесенное на люди, на обозрение всего мира, как-то особо влекло к себе. Тут было уютно жить и работать. Это был прочный дом, гордый собою, уважающий себя.