Собрание сочинений. Том 5

Бельгийский коммерсант Эмиль Бертель (жулик уже, очевидно, английской школы) додумался до грабежа только своих знакомых и родственников, квартиры которых ему были отлично известны. Неизвестно, как реагировала на его процесс бельгийская печать, американская же растрезвонила бы об «оригинале» Бертеле на весь свет, как она сейчас рекламирует некоего Дэвида Шиффера. Деятель этот нажил миллион долларов на махинациях со страховыми полисами. В течение пятнадцати лет, с помощью специальной банды, в составе которой были врачи, Шиффер инсценировал несчастные случаи и получал страховые премии. Он подделывал даже рентгеновские снимки, удостоверявшие переломы и вывихи. Три года за ним охотились безрезультатно. Сейчас он пойман, сидит в Синг-Синге и пишет воспоминания о своих преступлениях. Они так и называются: «Как я украл миллион». Нормальное чтение для американской молодежи! Но разве она виновата в том, что ее кормят преступными идеями?

Книгу «Как я украл миллион» или «Как я украду сто миллионов» могли бы написать некоторые члены правительства Трумэна. В отношении их права дореволюционная русская пословица: «Рублевого вора чествуют, копеечного вора вешают».

После Стэплдона у микрофона Фадеев. Он произносит по-русски лишь первый абзац своей речи, а затем уступает место переводчику. Речь, рассчитанная на десять — двадцать минут, длится добрых сорок. Ее то и дело прерывают овациями. Восторженный свист верхних балконов почти не прекращается…

После небольшого перерыва выступает Шостакович. Ему долго не дают сесть за рояль, установленный на ринге. Зал положительно неистовствует. Наконец он усаживается, слегка пробегает рукой по клавишам и — бледнеет. Мы чувствуем: что-то произошло, — но не знаем, что именно. После некоторого колебания он исполняет вторую часть своей Пятой симфонии, тут же переложив ее для фортепианного исполнения. Слушают с поразительным вниманием. Вызовам конца нет. Но сейчас Шостаковича нельзя было бы зазвать к роялю даже силой. Инструмент оказался древесиной на ножках. На нем битые боксеры, должно быть ногами, откалывали что-нибудь вроде «Чижика».

Митинг в Мэдисон-сквер-гардене был первым, но и последним, в котором нам пришлось принять непосредственное участие. 29 марта утром каждый из нас получил письмо от прокурора города Нью-Йорка г-на Э. Шофнесси. Вот что я прочел:

«М-РУ П. А. ПАВЛЕНКО.

Делегату конгресса

деятелей культуры и науки в защиту мира.

Нью-Йорк

Дорогой сэр!

Департамент юстиции получил от государственного секретаря уведомление о том, что Ваша миссия, ради которой Вам была дана официальная виза на въезд в США, то есть присутствие на конгрессе в защиту мира в Нью-Йорке с 25 по 27 марта, закончена вместе с закрытием конгресса.

Поэтому предполагается, что, закончив дело, являющееся целью Вашего приезда, Вы покинете Соединенные Штаты в самые умеренные сроки. Государственному департаменту стало известно, что Вы намереваетесь посетить ряд городов США и выступать там на общественных митингах. Такие выступления и поездки не были предусмотрены при выдаче Вам визы.

Поэтому Вас просят немедленно уведомить Департамент юстиции о том, какие меры приняты Вами к отъезду из США в связи с тем, что Ваша миссия уже закончена.

С уважением

Эд. Шофнесси,

прокурор гор. Нью-Йорка».

Митинг в городе Нью-Арке, назначенный на вечер того же дня, естественно, отпадал. Речь, которую на этом митинге надлежало произнести мне, была между тем готова, но я был уже лишен возможности передать ее даже для прочтения. Итак, отпадала поездка по городам, отпадали посещения университетов и общественных организаций, отпадали уже объявленные концерты с участием Шостаковича. Государственный департамент был явно встревожен отношением к советским людям со стороны американской интеллигенции. Решено было не показывать нас провинции.