Собрание сочинений. Том 5

Вот идет подготовка металла для кузнечного цеха. Среди руин, лома, щебня и мусора, в корпусах без крыш, под открытым зимним небом идет нарезка стальных болванок. Сырой снег быстро тает на плечах и спинах рабочих, их ватные куртки и брюки мокры, их лица и руки посинели на ветру, но унывать некогда. Кровельщики уже осматривают крышу — значит, построят. Рядом в здании, некогда застекленном, как вокзал, а теперь наглухо обшитом горелыми листами железа, в полутьме работают кузнецы. На полу талый снег, лужи, осколки, обломки, битое стекло, клетки кирпича, бревна. Пока кузнецы работают на электромолотках, строители ремонтируют цех. Рядом протирают станки. Еще далее — полоса стального обвала, которую надо осторожно обойти стороной, чтобы попасть в отлично восстановленный инструментальный, где с гордостью показывают «утопленников» — станки, оказавшиеся на дне Волги, а затем извлеченные наверх героическими бригадами Шуванова и Медведева. Теперь эти станки работают на довоенную мощность.

— Я завод так не строил, как сейчас восстанавливаю его, — говорит начальник заводской ТЭЦ инженер Скребнев. — Знаете, я не могу видеть развалины. Мне больно.

Он касается рукою турбин, на которых сохранились следы от осколков.

— Это все равно, что видеть больного ребенка.

Так, очевидно, и произошло, как говорит инженер Скребнев. Вошли люди в цехи, сняли перед станками шапки, как перед погибшими товарищами, вытерли набежавшие слезы, потом увидели: вот этот станок будет жить, тот цел, — сбросили пиджаки, составили в пирамиды винтовки, взялись за дело. Из остатков пятого и шестого собрали еще один, обломки двадцатого пошли на починку сорок седьмого, а там уже пошло и пошло крутой волной, одно к одному. К концу года дано валовой продукции более чем на тридцать один миллион рублей!

Есть в просыпающемся городе прекрасная черта: в дни своего пробуждения он одинаково принадлежит всем, и каждый в нем, кто бы он ни был, занимается в сущности одним ремеслом — восстановлением. В этой пчелиной сообразности народа, в единстве его азарта, в безграничности его трудового энтузиазма, выдумки, любви к жизни скрыта такая могучая сила, перед которой останавливаешься в благоговейном восторге.

— Военная обстановка пока еще не позволяет нам сконцентрировать нужное количество строительных материалов и рабочей силы, — рассказывает нам главный инженер. — Не будь этого, мы были бы совсем здоровы к концу года.

— Сорок четвертого?

— Ну, ясно. У нас каждый это видит.

В этом пророческом прозрении, в творческом этом ясновидении — все вдохновение сегодняшнего Сталинграда. Истерзанный врагом, залитый кровью своих героических сыновей, но не склонивший головы, не потерявший духа, не опустивший в бессилии рук, он уже видит себя таким, каким ему должно стать, — бессмертному городу, носящему победоносное имя Сталина.

Каждый из двухсот пятидесяти тысяч людей (впрочем, пока пишется этот очерк, их, очевидно, прибыло), ныне населяющих город, видит свой будущий Сталинград. Видят его коренные царицынцы, во главе со Сталиным отстоявшие город в дни гражданской войны. Видят его и те, кто пришел сюда лет тринадцать — четырнадцать тому назад на строительство заводов-гигантов. Видят его дети, пережившие дни обороны. Видят его молодые строители города, собравшиеся со всех концов советской земли. Видят его в окопах за Днепром и Припятью защитники города. Из них каждый мог бы сказать о себе словами Героя Советского Союза Ермакова: «Сталинград — мой город! Сердцем мой и кровью мой!»

Каждый из них видит будущий Сталинград. От площади Павших Борцов, где могилы героев Царицына и Сталинграда, откроется широкий вид на Волгу. Вдоль длинной набережной поднимутся памятники Славы над могилами героев и обелиски над историческими окопами и блиндажами Родимцева, Батюка, Людникова, Горохова, над штабом генерала Чуйкова. На Мамаевом кургане, этом «Малаховой кургане» Сталинграда по кровопролитию и ожесточенности битв, среди молодого парка тоже поднимутся к небу красные звезды памятников, отмечающих подвиги сталинградских воинов.

1944

Кровная дружба

Село Шрома в Западной Грузии затихает рано. Сразу же после трудового дня все расходятся по домам, улица пустеет, и кажется, что вслед за шумным рабочим днем быстро наступила глубокая ночь. Но это так потому, что окна домов завешены одеялами. В домах жизнь не замирает до поздней поры. Приходят друг к другу соседи, щелкает на счетах колхозный счетовод, подруги, собравшись в кружок, поют песни или читают письма с фронта. Председатель колхоза Михаил Орагвелидзе посвящал вечера газетам, потому что в течение дня никогда не успевал прочесть их как следует.

В ноябрьский вечер 1943 года, с которого начинается наш рассказ, Орагвелидзе поступил, как обычно. Но только прочел он оперативную сводку Совинформбюро, как схватил двустволку и без шапки, несмотря на холодный ветер, выскочил за дверь и несколько раз выстрелил в воздух, салютуя тому, что сказано было в сообщении, крича «ура».