Собрание сочинений. Том 4

Изба

И вновь рыбацкая изба
меня впустила ночью поздней
и сразу стала так близка,
как та, где по полу я ползал.

Я потихоньку лег в углу,
как бы в моем углу извечном,
на шатком, щелистом полу,
мне до шершавинки известном.

Рыбак уже храпел вовсю.
Взобрались дети на полати,
держа в зубенках на весу
еще горячие оладьи.

И лишь хозяйка не легла.
Она то мыла, то скоблила.
Ухват, метла или игла —
в руках все время что-то было.

Печору, видно, проняло —
Печора ухала взбурленно.
«Дурит…» – хозяйка про нее
сказала, будто про буренку.

В коптилку тусклую дохнув,
хозяйка вышла. Мгла обстала.
А за стеною – «хлюп да хлюп!» —
стирать хозяйка в кухне стала.

Кряхтели ходики в ночи —
они историю влачили.
Светились белые лучи
свеженащепленной лучины.

И, удивляясь и боясь,
из темноты неприрученно
светились восемь детских глаз,
как восемь брызг твоих, Печора.

С полатей головы склоня,
из невозможно дальней дали
четыре маленьких меня
за мною, взрослым, наблюдали.

Чуть шевеля углами губ,
лежал я, спящим притворившись,
и вдруг затихло «хлюп да хлюп!» —
и дверь чуть-чуть приотворилась.

И ощутил я в тишине
сквозь ту притворную дремоту
сыздетства памятное мне
прикосновение чего-то.

Тулуп – а это был тулуп —
облег меня лохмато, жарко,
а в кухне снова – «хлюп да хлюп!» —
стирать хозяйка продолжала.

Сновали руки взад-вперед
в пеленках, простынях и робах
под всех страстей круговорот,
под мировых событий рокот.

И не один, должно быть, хлюст
сейчас в бессмертье лез, кривляясь,
но только это «хлюп да хлюп!»
бессмертным, в сущности, являлось.

И ощущение судьбы
в меня входило многолюдно
как ощущение избы,
где миллионам женщин трудно,

где из неведомого дня,
им полноправно обладая,
мильоны маленьких меня
за мною, взрослым, наблюдают.

17–28 июня 1963, Гульрипш

«Ах, как ты, речь моя, слаба…»

Ах, как ты, речь моя, слаба!
Ах, как никчемны, непричемны,
как непросторны все слова
перед просторами Печоры!

Вот над прыжками оленят,
последним снегом окропленные,
на север лебеди летят,
как будто льдины окрыленные.

Печора плещется, дразня:
«Ну что ты плачешься сопливо?
Боишься, что ли, ты меня?
Шагни ко мне, шагни с обрыва».

И я в Печору прыгнул так,
легко забыв про все былое,
как сиганул Иван-дурак
в котел с кипящею смолою,

чтоб выйти гордым силачом,
в кафтане новеньком, посмеиваясь,
и вновь поигрывать плечом:
«А ну, опричники, померяйтесь!»

30 июня 1963, Гульрипш

«Какая чертовая сила…»