Собрание сочинений. Том 4

На Печоре есть рыбак
по имени Глаша.
Говорит с парнями так:
«Глаша,
            да не ваша!»
Ухажеров к ляду шлет,
сердится
              серьгами.
Сарафаны себе шьет
из сиянья северного!
Не красна она, наверно,
модною прическою,
но зато в косе не лента,
а волна печорская!
Недоступна и строга,
сети вытягает, а глаза,
           как два сига,
из-под платка сигают!
Я ходил за ней,
                       робея,
зачарованный,
как черемухою,
                        ею
зачеремленный.
Я не знал, почему
(может быть, наветно),
говорили по селу
про нее:
            «Невеста».
«Чья? —
              ходил я сам не свой.
Может, выдумали?»
Рыбаки,
             дымя махрой,
ничего не выдымили.
«Чья она?
               Чья она?
Чья она невеста?» —
спрашивал отчаянно
у норд-веста.

Вдруг один ко мне прилип
старичок запечный,
словно тундровый гриб,
на мокре взошедший:
«Больно быстр,
                        я погляжу.
Выставь четвертиночку —
и на блюдце положутайну,
         как чаиночку…»
Пил да медлил, окаянный,
а когда все выкачал:
«Чья невеста?
                     Океана…
Того…
         Ледовитыча…»
Если б не был пьюха стар,
если б не был хилый,
я б манежничать не стал —
дал бы в зад бахилой!
Водят за нос меня.
Что это за шутки!
Аж гогочет гагарня,
аж гогочут щуки.
Ну, а Глаша на песке
карбас высмаливала
и прорехи в паруске
на свету высматривала.
Я сказал ей:
                   «Над водой
рыба вспрыгивает,
и, от криков став худой,
чернеть вскрикивает.
Хочешь —
                тундру подарю
лишь за взгляд за ласковый?
Горностаем подобью
ватник твой залатанный.
Пойду с неводом Печорой
в потопленные луга,
семгу выловлю,
                        в которой
не икра,
            а жемчуга.
Все сложу я,
                   что захочешь,
у твоих подвернутых
у резиновых сапожек,
чешуей подернутых.
В эту чертову весну,
сам себя замучив,
я попался на блесну
зубов твоих зовучих.
Но от пьюхи-недовеска,
пьяным-пьяного,
я слыхал,
              что ты невеста
океанова?!»
Отвечала Глаша:
                          «Да.
Я его невеста.
Видишь, как в реке вода
не находит места.
Та вода идет,
                    идет
к седоте глубинной,
где давно меня он ждет —
мой седой любимый.
Не подав об этом вести,
веслами посверкивая,
приплыву к нему я
                              вместе
с льдинами-последками.
И меня он обоймет
ночью облачною,
и в объятьях обомнет,
разом обмершую.
На груди своей держа,
все забыть поможет.
В изголовье мне
                         моржа
мягкого
            положит.
Мне на все он даст ответ,
всплесками беседуя…
Что мои семнадцать лет?
С ним я,             как безлетняя.
Все семнадцать чепушинок
с меня ссыплются,
                             дрожа,
как семнадцать чешуинок
из-под вострого ножа.
Океан
          то обласкает,
то грома раскатывает.
Все он гулом объясняет,
все про жизнь рассказывает.
Парень,
            лучше отвяжись.
Я твоей не стану.
Что ты скажешь мне про жизнь
после океана?
Потому себя блюду,
кавалер ты липовый,
что такого не найду,
как и он,
             великого…»
И поднялся парусок,
и забился влажно,
и ушла наискосок
к океану Глаша.
Я шептал —
                  не помню что —
с опустелым взглядом.
Видно, слишком я не то
с океаном рядом.
И одно,
           меня пронзив,
сверлит постоянно:
что же я скажу про жизнь
после океана?!

15–18 июня 1963, Гульрипш