Собрание сочинений. Том 3

Он замолчал. И это молчание Пряхин навсегда запомнил. Бывает же такое — мгновение ли, слово ли, жест запоминаешь на всю жизнь неизвестно почему. Много и слов сказано, и событий всяческих немало, вот даже стрельба, но эту тишину в весеннем солнечном блаженстве Алексей запомнил отчетливо.

И слова запомнил, которые Анатолий потом сказал:

— Вот уж в День Победы все награды надену. И весь день играть стану эту — помнишь? — Он запел тихонько: — Встава-ай, страна огромная, встава-ай на смертный бой…

Опять помолчали.

— Ты же про шар любишь, — заметил Алексей.

— Люблю! — улыбнулся Анатолий. — Страсть как люблю! Слушай, давай в кино сходим, да я этот фильм, "Юность Максима", наизусть помню. Вот увидишь, тебе же еще рассказывать стану — где он с крыши спрыгнул, где вдоль путей бежит. — Гармонист улыбался и, так вот улыбаясь, добавил: — Ну а "Вставай, страна" в День Победы играть надо. Понимаешь: плакать и играть. Чтоб вспомнить всех, кто встал тогда и кто никогда уже не встанет…

Нет, не любил Анатолий высокими словами разговаривать, схватил Пряхина за руку, спросил:

— А какого ты черта? Чего не научишься на гармошке? Легко же! И пригодится.

С того дня учился Пряхин на гармошке.

Когда народу нет — сядет на стул Анатолия, тот рядом стоит, указывает, какую кнопочку когда нажать. Или в барабане притулятся на полатях, которые Алексей построил. Или вот тут — на лужайке, которая все больше становится, все зеленей.

Слух, конечно, у Алексея нулевой — на глаз учится кнопки нажимать. Анатолий успокаивает — можно и на глаз, ничего страшного, потом привыкнет и глядеть не надо — на ощупь жми. Получается как будто уже первая строчка: "Крутится-вертится шар голубой!"

Вроде бы по словам вторая строка такая же, а вот по музыке — нет, другая. Елозит Пряхин пальцами по кнопкам, не может выучиться. Вот поди ж ты, музыка — веселое вроде бы дело, а пот выжимает, будто вагон с углем разгружаешь.

Вот такого — потного, с гармошкой в руках — застала Пряхина Маша.

Возникла, точно тонкий цветочек из-под земли вырос.

— Машенька пришла! — засмеялся счастливый Алексей и сразу: — Кушать хочешь?

— Нет, — ответила Машенька и заплакала.

— Что случилось? — всполошился Пряхин.

— Катя тифом заболела. В больницу увезли.

Алексей вскочил, отдал гармошку Анатолию, ругнул себя последним словом.

Успокоился, видите ли! Обменял костюм на муку, полмешка картошки принес — и утешился. Надолго хватит.

Алексей мчался к знакомому дому, едва шаг сдерживая, чтоб Машу не оставить. Тиф! Страшней пули сыпной тиф, еще в мальчишестве, когда шла гражданская, усвоил это. Пуля, если зацепит, то ничего, не убьет, а уж тиф, коли прицепился, не отвяжется просто так, и мало кто выбирался живой из страшных тифозных больниц.

В комнате бабушки Ивановны тошнотворно пахло хлоркой, матрасы на кроватях свернуты кулем, да и сами кровати отчего-то на боку лежали.

Бабушка сидела на стуле, руки между коленок зажала, голова тряслась пуще прежнего — будто хочется ей заплакать, а не может — вот и заставляет себя. Сзади, обняв Ивановну за шею, положив ей голову на плечо, стояла Лиза, и Алексей устыдил себя, что давал себе слово Лизу спасти, всех их вывести из этой войны целыми и невредимыми, а вот поди ж ты — успокоился, не пришел всего несколько дней — и Катя уже в больнице. Да в какой больнице! Сыпняк — дело заразное, не ровен час и девочки с бабушкой заболеют. Горе тебе, Пряхин!

Бабушка поглядела на Алексея, погладила Лизины руки, спросила:

— Неужто конец нам? Где справедливость-то?

Тиф косил семьями, об этом знали все, и у Пряхина от бессилия выступили слезы. Вот увидел он бандитов, не раздумывая в драку ввязался без всякой надежды для себя, потому что там тоже речь шла о бабушке и девчонках. А здесь? С кем здесь драться будешь? Где-то ползает эта вошь, которая укусила Катю. Может, убили ее санитары хлоркой. А может, и нет. Где увидишь ее, как узнаешь?..

— Вся надежда теперь на него! — проговорила бабушка, поднимая глаза кверху, и медленно перекрестилась.

Алексея будто кто-то толкнул.

— А ну-ка, — приказал он. — Собирайтесь!

Из памяти выплыл госпиталь, последние, перед выпиской, дни, когда слонялся он по коридору, выглядывая, тоскуя, в окошки, читал плакаты, развешанные по стенам. Забытое, ненужное вроде бы выплыло с яркостью и силой. При сыпняке обязательно проходят санпропускник, сдают в обработку, прожаривают в специальных шкафах всю одежду, все белье. И сжигают матрас, где лежал больной. Обязательно сжигают.

Придирчиво, внимательно, собрав в комок волю и те небольшие знания, которыми он располагал, Пряхин оглядывал фанерный шкаф, опустевший комод. Ох, как бедно жила бабушка! Все имущество семьи было на девочках и старухе да уместилось еще в небольшой узел — вместе с оконными шторами и тонкими одеяльцами.

Алексей нес его, отмеривая размашистыми шагами пространство до санпропускника, и бабушка с девочками едва поспевали за ним. Он слышал, за спиной Лиза спросила:

— А как это нас прожаривать станут?

— Больно? — хныкнула Маша.